– Мужчина и пара женщин, – сказал первый дозорный.
Он побежал к дальнему краю башни – перемещение, которое сжало бы желудок всякого, кто увидел его, ибо башню перекосило настолько, что половину неба над головами дозорных составляло море. Замок стоял на утесе, опадавшем, точно клинок, к крошечному желтому берегу, голо иссекшемуся, нависая над зелеными и черными скалами. Мягкие, мешковатые птицы враскоряку сидели на скалах, пискливо хихикая: «Так и сказала, так и сказала».
Второй дозорный последовал за своим товарищем шагом более размеренным, говоря на ходу:
– Мужчина и женщина. Касательно третьего, того что в плаще, я не уверен.
Обоих дозорных облекали домодельные кольчуги – кольца, крышечки от бутылок, сшитые на полузалатанных боках кусками цепочек, – лица же их укрывались ржавыми забралами, – впрочем, и голос, и поступь второго дозорного обличали в нем человека немолодого.
– Тот, что в черном плаще, – снова сказал он. – Не спеши называть его хоть кем-то.
Однако первый лишь вытянул шею под оранжевым блеском опрокинутого моря, да так, что несколько штифтиков его убогого доспеха осыпалось на парапет.
– Женщина, – провозгласил он. – Я скорее усомнился бы в том, что я – мужчина, чем в этом.
– И был бы прав, – сардонически ответил второй, – поелику ты не совершаешь пока ничего, что отличает мужчину, разве что скачешь верхом. Еще раз остерегаю тебя: не спеши назвать этого третьего женщиной. Подожди немного и увидь, что увидишь.
Первый дозорный ответил ему, не обернувшись:
– Если б я вырос, даже не грезя о том, что в мире есть две раздельные тайны, если бы думал, что каждая женщина, какую я знаю, во всем уподоблена мне, я и тогда понял бы, что это создание отлично от всего, что я видел прежде. Я всегда сожалел о моей неспособности порадовать тебя, но сейчас, глядя на нее, жалею, что и себя не порадовал ни разу. Ах, как я сожалею об этом.
Он еще сильнее склонился над стеной, напрягая зрение, чтобы получше разглядеть медленно продвигавшуюся по дороге троицу. И фыркнул так, что забрало его лязгнуло.
– Первая женщина сбила ноги и оттого гневлива, – сообщил он. – Мужчина, похоже, из благодушных, хоть и ведет жизнь, несомненно, бродячую. Менестрель, скорее всего, или просто музикус.
И замолчал надолго, наблюдая за их приближением.
– А третий? – в конце концов осведомился старший. – Твое закатное мечтание с небезынтересными волосами? Или ты успел пресытиться ею всего за четверть часа, уже узнав ее ближе, чем позволяет любовь?
Голос его скребся внутри шлема, как маленькая когтистая лапа.
– Не думаю, что смогу когда-нибудь близко узнать ее, – ответил первый дозорный, – как бы она ко мне ни приблизилась.
Его голос звучал приглушенно и печально, эхо упущенной радости отзывалось в нем.
– В ней есть новизна, – сказал он. – С ней все происходит впервые. Посмотри, как она движется, как идет, как поворачивает голову, – все это в первый раз, до нее никто еще такого не делал. Посмотри, как задерживает воздух в груди и выдыхает его, – так, словно никто больше в мире не знает, насколько вкусен воздух. Все это создано для нее. Узнай я, что она родилась нынче утром, я лишь удивился бы тому, как она стара.
Второй дозорный тоже смотрел с башни на трех путников. Высокий мужчина первым увидел его, второй была угрюмая женщина. Глаза их отразили лишь доспех дозорного – мрачный, расползавшийся и пустой. Но затем и девушка в разодранном плаще подняла к нему лицо, и он отшатнулся от парапета, заслонясь от ее взгляда жестяной рукавицей. Миг спустя она и ее спутники вступили в тень замка, и он уронил руку.
– Полагаю, она безумна, – спокойно сказал он. – Ни одна взрослая девушка не смотрит так, если она не безумна. Досадно, конечно, но куда предпочтительнее второй остающейся возможности.
– Которой? – спросил, помолчав, дозорный помоложе.
– Да той, что она и впрямь родилась только этим утром. Безумие устроило бы меня в гораздо большей мере. Сойдем вниз.
Когда мужчина и женщины достигли замка, двое дозорных стояли по сторонам от ворот, перекрестив тупые алебарды и поводя перед собою мечами. Солнце зашло, море выцветало, и нелепые доспехи дозорных приобретали вид все более грозный. Путники замялись, переглядываясь. За их спинами не было темного замка, и глаза их оставались ничем не прикрытыми.
– Назовитесь, – потребовал пергаментный голос второго дозорного.
Высокий мужчина выступил вперед.
– Я – Шмендрик Волхв, – сказал он. – Это Молли Грю, моя помощница, а это леди Амальтея.
Произнося имя белой девы, он запнулся, как будто делал это впервые.
– Мы ищем аудиенции короля Хаггарда, – продолжал он. – И прошли долгий путь, чтобы увидеть его.
Второй дозорный подождал, когда заговорит первый, но молодой человек лишь смотрел на леди Амальтею. И второй раздраженно потребовал:
– Изложите ваше дело к королю Хаггарду.
– Изложу, – пообещал чародей, – но лишь самому Хаггарду. Разве стал бы я доверять королевское дело привратникам и швейцарам? Отведи нас к королю.
– Интересно, какого рода королевское дело может обсуждать с Хаггардом бродячий кудесник, способный лишь на глупые речи? – угрюмо осведомился второй дозорный. Однако развернулся и прошел в ворота замка, и гости короля поплелись за ним следом.
Последним шел дозорный помоложе и поступь его была нежна, как поступь леди Амальтеи, каждое движение коей он повторял, сам того не замечая. На миг она остановилась в воротах, глядя на море, и дозорный остановился тоже.
Прежний товарищ сердито окликнул его, однако молодой дозорный заступил на новую вахту и отвечал теперь за свои упущения перед новым его капитаном. Он миновал ворота лишь после того, как леди Амальтея соизволила сделать это. И последовал за нею, напевая про себя, как взволнованная волынка.
Что же, скажи, происходит со мной?Что же, скажи, происходит со мной?Радость и страх смешались в одно,Что же, скажи, происходит со мной?Они пересекли мощенный булыжником двор, где холодные постиранные простыни ощупали их лица, и через маленькую дверь вошли в зал столь огромный, что не различили в темноте его ни стен, ни потолка. Колоссальные каменные колонны склонялись над ними, устало тащившимися по залу, а затем отстранялись, даже не дав себя разглядеть. Дыхание вошедших отдавалось эхом в гигантском пространстве, шаги других существ, много меньших, звучали столь же отчетливо, как их. Молли Грю старалась держаться по возможности ближе к Шмендрику.
В конце огромного зала обнаружилась еще одна дверь, а за ней шаткая лестница. Здесь было несколько окон, но не было света. Лестница завивалась все круче и круче, пока каждый их шаг не обратился в поворот кругом, а башня не стиснула их, точно потный кулак. Тьма смотрела на
