Внезапно раздались какие-то раскаты, и низкие, и близкие. Башня дрогнула, как зацепивший килем дно корабль, и ответила низким каменным воем. Трое странников вскрикнули, стараясь не сорваться с содрогнувшейся лестницы, но предводитель их шел вперед, не дрогнув и не промолвив ни слова. А дозорный помоложе горячо прошептал леди Амальтее: «Все хорошо, не бойтесь. Это всего только Бык». Раскаты не повторились.
Второй дозорный вдруг остановился, извлек из потайного места ключ и воткнул его – так это выглядело – в голую стену. Часть ее откачнулась вовнутрь, и маленькая процессия вступила в узкий покой с одним окном и креслом на дальнем конце. Больше здесь ничего не было: ни мебели, ни занавесей, ни гобеленов. Комнату наполнили пятеро людей, высокое кресло и мучнистый свет восходящего месяца.
– Вы в тронной зале короля Хаггарда, – сказал второй дозорный.
Чародей схватил его за кольчужный локоть и повернул лицом к себе.
– Это же келья. Склеп. Живой король восседать здесь не станет. Отведи нас к Хаггарду, если он еще жив.
– Жив он или нет – это уж сами судите, – ответил увертливый голос дозорного. Он расстегнул шлем и поднял его над своей седой головой, сказав: – Я король Хаггард.
Глаза у него были того же цвета, что рога Красного Быка. Он превосходил Шмендрика ростом, и, хоть лицо его зло избороздили морщины, ничего безрассудного или взбалмошного в нем не замечалось. То было щучье лицо: длинные, холодные челюсти, жесткие щеки, худая шея, в которой трепетала сила. Лет ему могло быть семьдесят, могло восемьдесят, а могло и больше.
Первый дозорный выступил вперед, держа на локте шлем. Молли Грю, увидев его лицо, задохнулась, ибо оно было дружелюбным, в ямочках, лицом молодого принца, который читал журнал, пока его принцесса пыталась приманить единорога. Король Хаггард представил его:
– Это Лир.
– Здравствуйте, – сказал принц Лир. – Рад знакомству с вами.
Улыбка принца вертелась у ног их, точно полный надежд щенок, но глаза – глубокие, темно-синие глаза за колючими ресницами – мирно вникали в глаза леди Амальтеи. Она ответила ему безмолвным, как драгоценный камень, взглядом, увидев в нем не больше того, что люди видят в единорогах. Однако принц ощутил странную, счастливую уверенность, что она разглядела все, что в нем есть, вплоть до пустот, о существовании коих он и не подозревал и в которых взгляд ее отозвался эхом и запел. Удивительные дарования начали побуждаться где-то к юго-западу от его двенадцатого ребра, а сам он – все еще остававшийся отражением леди Амальтеи, – просиял.
– Так что же привело вас ко мне?
Шмендрик Волхв откашлялся и склонился перед стариком с выцветшими глазами.
– Мы желаем поступить к вам на службу. Легендарный двор короля Хаггарда славен повсюду…
– Я не имею нужды в слугах.
Король отвернулся, лицо и тело его вдруг обмякли от безразличия. И все же Шмендрик уловил любопытство, затаившееся под кожей цвета камней и в корнях седых волос. И осторожно промолвил:
– Но ведь есть же у вас какая-то свита, сопровождающие вас лица. Простота – величайшее украшение королей, признаю; однако такой король, как Хаггард…
– Я теряю к тебе интерес, – снова прервал его шуршащий голос, – а это весьма опасно. Еще миг, и я вполне забуду тебя и не смогу даже вспомнить потом, что я с тобой сделал. Забытое мной не просто перестает существовать, оно, и это прежде всего, никогда и не существовало.
И пока он говорил это, глаза короля, как прежде глаза его сына, поворотились, чтобы встретиться с глазами леди Амальтеи.
– Мой двор, – продолжал он, – раз уж тебе угодно называть его так, состоит из четверых ратников. Я обошелся бы и без них, если бы смог, ибо трачу на них больше того, чего они стоят, впрочем, это относится к любому человеку. Однако они поочередно служат дозорными и поварами и производят впечатление армии – издали, разумеется. Какие еще прислужники мне нужны?
– А как же радости двора? – воскликнул чародей. – Музыка, беседы, женщины и фонтаны, охоты и машкерады, и роскошные пиры…
– Они для меня ничто, – ответил король Хаггард. – Я познал их, они не дали мне счастья. А я не держу при себе ничего, что не дает мне счастья.
Леди Амальтея тихо прошла мимо него к окну и остановилась, глядя на ночное море.
Шмендрик, сообразивший куда дует ветер, провозгласил:
– Превосходно вас понимаю! Сколь утомительными, затасканными, мелкими и неприбыльными представляются вам обыкновения этого мира! Вы утомлены упоениями, пресыщены приятностями, изнурены изысками изобилия. Да, такова королевская хворь, и потому-то никто более короля не нуждается в услугах мага. Ибо только для мага мир вечно текуч, бесконечно изменчив и неизменно нов. Только ему ведом секрет перемен, только он воистину ведает, что всякая вещь притаилась перед прыжком, желая обратиться во что-то еще, и из этого универсума усилий черпает он свою силу. Для мага март – это май, снег сер, трава тускла, а то есть это или все, что вам будет угодно. Так возьмите ж на службу мага – сию же секунду!
Закончил он, стоя на одном колене и широко раскинув руки. Король Хаггард нервно отступил от него, бормоча:
– Встань, встань, от тебя голова ныть начинает. А кроме того, у меня уже есть королевский маг.
Шмендрик с трудом поднялся на ноги, лицо его было пунцовым и пустым.
– Вы не говорили этого. Как его имя?
– Он прозывается Мабруком, – ответил король Хаггард. – А говорю я о нем не часто. Даже мои ратники не ведают, что он живет здесь, в замке. В Мабруке есть все, что ты наплел о маге, и много больше того, что тебе когда-нибудь снилось. Он известен в его ремесле как маг магов. И я не вижу причин заменять его каким-то бродячим, не имеющим репутации клоуном.
– Зато вижу я! – в отчаянии вскричал Шмендрик. – И могу привести причину, которую сами же вы и назвали всего минуту назад. Этот непревзойденный Мабрук не дал вам счастья.
На жестокое лицо короля пала медленная тень разочарования и сомнения. На краткий миг он обрел сходство со смущенным юношей.
– А что, это правда, – пробормотал Хаггард. – Магия Мабрука давно уж не услаждает меня. А как давно, хотел бы я знать? – Он коротко хлопнул в ладони и закричал: – Мабрук! Мабрук! Явись, Мабрук!
– Я здесь, – ответил из дальнего угла покоя низкий голос. В углу стоял старик в темной, усыпанной звездами мантии и заостренной, усыпанной звездами шляпе, и никто не смог бы уверенно сказать, что он не стоял там у всех на виду со времени, когда они вошли в тронную залу. Борода и брови его были белы, лицо выражало мягкость и мудрость, зато глаза были холодны, точно
