измеряют портновским сантиметром объем ягодиц и рассеянно доказывают подругам, что Марк Уолберг гораздо сексуальнее Бреда Питта или что диета по Монтиньяку гораздо эффективнее скрупулезного подсчета калорий. Все равно в этом нет никакого смысла, потому что и Питт, и Уолберг заняты, а талия все равно обрастет складками к сорока годам.
Сабина тоже была небожительницей, произведением искусства, недосягаемой, прекрасной. Не знаю, была ли ее яркая, небанальная, бьющая под дых красота результатом пластической хирургии или редким даром природы, но даже я, обычно равнодушная к внешнему лоску, оторопела, впервые ее увидев.
То есть впервые я увидела ее много лет назад, она была довольно известной поп-певицей, ранней ягодкой, в тринадцать лет выигравшей какой-то конкурс детской песни и с тех пор начавшей триумфальное восхождение на олимп шоу-бизнеса. Ее называли русской Ванессой Паради, ей было всего пятнадцать, а ее лицо уже украшало обложки журналов, и в каждом крупном городе был филиал ее фан-клуба. Но я привыкла к тому, что отфотошопленной красоте глянцевых звездочек грош цена – отклеив ресницы и вынув двойной поролон из бюстгальтера, они становятся обычными тетками из толпы.
Когда я познакомилась с Сабиной, ей было двадцать семь, и она была на вершине успеха. Ее пиарщики были достойны самых высоких профессиональных наград – столько лет они умудрялись поддерживать Сабину на плаву, создавать вокруг ее жизни ажиотаж. Но когда я столкнулась с ней лицом к лицу на презентации, куда отправила меня Инесса с установкой «завести нужные знакомства», я поняла, почему все сходят с ума от той, чей голос объективно слабоват, а песни сводятся к любви, банально зарифмованной с кровью.
Сабина была совершенством.
Она была почти не накрашена и просто одета – синие джинсы, белая рубашка, затянутые в небрежный хвост волосы цвета спелой пшеницы. Но ее кожа была нежна, как у пятнадцатилетней жительницы альпийской деревни, ее румянец был того деликатного кораллового цвета, который не удалось воспроизвести ни одному производителю косметики, ее глаза были огромными, красивой удлиненной формы, нос – прямой, без модной кукольной вздернутости, как у статуи греческой богини, губы – четко очерченные, пухлые, яркие, словно зацелованные… Я могла бы долго распинаться об удивительном сочетании совершенных штрихов, которое почти никогда не встречается в природе даже у голливудских актрис, даже у топ-моделей. Но это не так уж важно, главное, в Сабине было то неуловимое нечто, которое превращает просто красавицу в фам фаталь. Из-за таких, как она, и развязывались войны, и штурмовались крепости, и совершались великие безумства.
Видимо, я настолько нагло и оторопело на нее уставилась, что даже привыкшая к повышенному вниманию Сабина немного смутилась и, приветливо улыбнувшись, махнула мне рукой. А я пошла на эту улыбку, как крыса на звук волшебной дудочки. Не знаю, что на меня нашло, видимо, в ней был некий ведьминский подтекст, потому что мне вдруг безумно захотелось услышать, хотя бы ничего не значащее «привет» в ее исполнении, хотя бы пару минут понаблюдать за ней, впитать в себя хоть миллиграмм ее жизни. Я подошла к ней, вручила свою визитку и честно сказала, что она самая красивая женщина из всех, кого я встречала, и, видимо, прозвучало это настолько искренне, что она не махнула своему охраннику, чтобы тот отогнал меня прочь.
– Спасибо, – рассмеялась она, а потом внимательно прочитала должность, указанную на моей визитке, и брови ее удивленно поползли вверх: – О, Luxis… В последнее время от кого я только не слышала это название.
– Правда? – Я впервые испытала что-то вроде корпоративной гордости. – Надеюсь, слышали только хорошее?
– Вообще-то… вас все так хвалят, что это даже подозрительно. Обычно за таким вот слепым обожанием кроется хитрый маркетинговый ход.
– Только не в этом случае. Мы и правда лидеры. В России пока нет, но в Америке и Европе точно.
– И вы подошли ко мне, чтобы предложить… – Сабина понизила голос. – Надеюсь, не за тем, чтобы предложить то, о чем я подумала?
– Что вы! – Мое возмущение было вполне искренним. – Вам это совершенно не нужно.
Она несколько секунд подозрительно меня рассматривала, потом все-таки расслабилась и улыбнулась уже более приветливо.
– У двух моих подруг стоят ваши имплантаты. Вообще-то выглядит круто. От настоящей груди не отличишь. Хотя, может быть, все дело в хирурге… Их оперировал сам Романович.
Тут настала моя очередь рассмеяться:
– Сам Романович – это вообще-то мой бойфренд.
– Да? – почему-то обрадовалась Сабина. – Ну надо же! Говорят, он гений. Скажите честно, Даша, его сотрудничество с вашей фирмой – это ведь рекламная акция, да? Вы ему платите?
– Ну что за бред, – возмутилась я. – Хирург такого уровня может сам решать, с кем ему работать. Просто в Luxis разработали имплантаты нового поколения. Скоро мы отправим конкурентов на свалку.
– Слушай, – она интимно понизила голос. – А у тебя? У тебя самой?
– Что? – не поняла я.
– Ты сама уже сделала операцию? Пошли в туалет, покажешь!
Я закусила нижнюю губу. Вот оно, мое слабое место. С тех пор как дела мои пошли в гору, Инесса все чаще вызывала меня на тет-а-тет, и предсказуемым рефреном звучало: ну когда же, когда же я сделаю грудь, потому что, возможно, теннисные мячики – это задорно и аппетитно, но моему положению больше подходят бахчевые дыньки или хотя бы пропитанные солнечным июлем зрелые грейпфруты. Сначала я отшучивалась, потом начала ее избегать, потом пробовала встать в позу.
Даже Челси однажды завела этот разговор:
– Сеструха, а когда же ты станешь Памелой Андерсен? – подмигнула она. – Тебе же дешевле все это обойдется. Знай, что как только мне исполнится восемнадцать, я сразу же…
– Я тебя убью, – мрачно обещала я. – Ты не доживешь до восемнадцати.
Сабина смотрела на меня, вернее в мое декольте, и мне так не хотелось бездарно обрубать едва связавший нас солнечный лучик симпатии. Надо что-то соврать. Надо было что-то быстро соврать, и чтобы легенда выглядела правдоподобно (ведь Сабина это отнюдь не легковерная дурочка) и достаточно романтично (она в любой момент могла потерять ко мне интерес).
– Понимаешь… Тут такое дело, – я нервно закусила губу. – В общем, это уже мои заморочки, тебе вряд ли интересно.
– Ну почему же? – по-кошачьи сощурилась она. – Может быть, я в душе человековед.
– В общем… Из наших пластических хирургов я никому, кроме Романовича, не доверяю. Он лучший.
– И что? Он же твой мужчина. Могла бы обзавестись новой грудью бесплатно и без очереди. Или я что- то не понимаю?
– Ну а ты сама подумай, – беспомощно улыбнулась я. – Как представлю, что он увидит меня, усыпленную наркозом, в идиотской хирургической шапочке, в безжалостном свете хирургической лампы, распятую на столе. И ему придется сделать надрезы под моей грудью. Или в подмышках. Протолкнуть через них имплантаты, правильно их распределить. Будет много крови – моей крови. А на следующий день моя грудь распухнет и посинеет, и ему, как моему хирургу, придется на это смотреть. Из швов будут торчать черные нитки… И вдруг после всего этого он не захочет меня как женщину? Вдруг каждый раз, поглаживая мою грудь, он будет вспоминать, как вспарывал ее или как проталкивал под железу силиконовую капсулку…
– Ну да, – у Сабины вытянулось лицо. – Я об этом как-то не подумала…
– Если бы не это, я бы давно решилась! Минимум четвертый размер. Я вообще считаю, что глупо не пользоваться современными технологиями.
– Знаешь, а вообще… Вообще, это очень хорошо, что я с тобой познакомилась, – задумчиво протянула Сабина, а потом вдруг спросила: – Даш, а ты умеешь держать язык за зубами?
– Конечно, – поспешила заверить я.
– Просто я как раз только вчера вечером сидела на одном сайте по пластической хирургии. Общалась с девчонками в форуме. Я еще никогда не делала операций, и мне так страшно. С другой стороны – все ведь делают, и ничего!
– Хочешь честно? – улыбнулась я.
