- Шутишь, - хохотнул Гришка.
- Шучу, - Лизавета согласилась: ей батюшка еще когда говорил, что спорить с дураками - занятие напрочь бесперспективное.
- А ты, погляжу, неплохо устроилась... мужа поискать решила?
- Решила.
Гришка одет был с претензией, в темно-зеленый шерстяной костюм с искрой. И крой неплох, вот только жарко ныне было во дворце, Гришка потел, отчего раздражался, и потел еще больше.
- И как оно?
- Неплохо...
- Ты это, после мне интервью дашь, - Гришка не спрашивал, а ставил Лизавету в известность. - Платьице на тебе, конечно, дрянное... поглядела бы, что приличные люди носят, право слово. А ты, получается, при титуле?
- Баронесса.
- Ага... - он задумался, сунув меж зубов спичку. - А чего молчала?
- А зачем говорить?
- Ну так... ты это, Лизка, тут не особо усердствуй. Я жениться решил.
- Поздравляю. На ком?
Ее императорское величество задерживались, и придворных это заставляло нервничать. Взгляды то и дело задерживались на узорчатых дверях, за которыми скрывалась Малахитовая гостиная.
- Пока не знаю. Это я так... на перспективу... у тебя только титул? Или и имение имеется?
Захотелось Гришку пнуть.
Ишь ты, женишок, забыл, небось, откуда сам родом, как прибыл в столицу из Верхних Конюхов, только и умея, что писать поганые стишки. Теперь же...
Злость пришла.
И ушла, стоило коснуться янтарного кулона. А тут же, будто того и ждал, раздался гулкий удар колокола, возвещая о приближении Императрицы.
- Все, я работаю, - Гришка подхватил малый артефакт... а хороший, не чета Лизаветиному. И памяти в нем более чем на тысячу снимков, и четкость иная, говорят, будто даже в полной темноте снимки выходят вполне приличного свойства.
Гришка ужом нырнул в толпу и как-то сразу ухитрился оказаться перед самыми дверями. Он бы и ближе подошел, когда б не гвардеец, положивший руку на плечо. Это сразу и уняло служебный Гришкин пыл.
Лизавета коснулась артефакта.
Правда...
Что бы она ни писала про двор, это простят, а вот императорскую чету трогать не стоит. Да и не хочется. Она сделала пару снимков, запечатлевая фрейлин, окружавших Ее императорское величество. Не удержалась, сделала портрет Анны Павловны, которой нынешний ее наряд был весьма к лицу, да и лицо это... не сказать, чтобы черты правильные, а поди ж ты...
...или вот императрица.
Невысока.
Хрупка.
И... золото волос.
Камни диадемы.
Платье... на удивление простое. Ни тебе шитья, ни драгоценностей, но почему-то смотрится...
...глаз не отвести.
Играли трубы. И герольды зачитывали обращение, Лизавета же смотрела на императрицу и, чего скрывать, на Лешека, который держался за матушкой и казался огромным...
- ...говорят, он без нее и шагу ступить не способен, - раздалось рядом. - Совсем заморочила, нелюдь проклятая...
Лизавета чуть повернулась и сделала еще один снимок.
Зачем?
Она не знала, просто... женщина с сухим лицом, на котором застыло выражение величайшего недовольства жизнью... редкий портрет.
- Тише ты...
- Это все знают... и беспокоятся... император болен, наследник идиот, императрица нелюдь. Что нас ждет?
Ничего хорошего, если так.
- ...а они конкурсы устраивают... почему? Понятно же... ищут кого-нибудь своему...
Она добавила слово, которое вообще к людям применять не стоит, не говоря уже о том, чтобы к отпрыскам правящей династии. И бледная губа оттопырилась, а в подведенных глазах блеснула такая лютая ненависть, что Лизавете стало крепко не по себе.
Но она по-прежнему делала вид, будто всецело увлечена шествием.
Вот императрица добралась до середины залы. Повернулась к подданным. Вот расступились фрейлины, двигаясь столь слаженно, что любой караул позавидует. Императрица подняла руку, и в зале наступила тишина.
- С преогромной печалью вынуждена сообщить вам...
...ее голос был негромок, но диво дивное, слышно было каждое слово. А женщина зашипела...
- ...выставит неугодных, - бросила она, поднимая руку. И сверкнул тоненький браслет в виде змейки, до того умело выполненный, что казалась эта змейка живой. Тронь и развернется, зашипит, а то и ужалит чужую наглую руку.
- Мы пристально наблюдали за конкурсом... и в полной мере оценили усилия, которые...
- ...недолго ей осталось.
- Прекрати!
На них все же обернулись, хотя и не Лизавета, благо, выдержки и опыта хватило оставаться неподвижной, и выражение лица держать соответствующее: восторженно-удивленное.
- ...а потому сочли возможным...
- Нелюдь, - едва слышно прошептала женщина. - Проклятая нелюдь... проклятая...
...список отстраненных и вправду был длинным, хотя... конечно, Лизавете думалось, что будет все иначе.
- ...и мы сочли возможным поставить... во главе...
Она слушала речь императрицы, в то же время стараясь расслышать еще что-то, ведь люди переговаривались, пусть тихо, шепотком, но... кто-то удивлен.
Или возмущен.
Кто-то проиграл... стало быть, ставки принимают, тут Лизавета не ошиблась. Кто-то... молчал, но выразительно так. И стало вдруг неуютно, показалось, что попала она в самую середину круговорота, который, того и гляди, подхватит, закружит, затянет в темные глубины человеческой ненависти.
Но почему?
- Вот посмотришь, - сказал кто-то над самым Лизаветиным ухом. - Скоро наступит наше время...
- Наше - это чье? - не удержалась она от вопроса.
И как ни странно, ей ответили:
- Человеческое.
Глава 25
Глава 25
Приняли Димитрия не сразу.
Помурыжили.
Подержали в людской, мол, госпожа отдыхать изволят. Нервы-с, года-с, с годами, небось, человек не молодеет, а уж коли судьба такая, переживательная, то и вовсе... но оно и к лучшему. В людской многое узнать можно, если уметь слушать.
А Димитрий умел.
Похвалил крутобокую распаренную кухарку.
Подмигнул круглолицей помощнице ее.
Бросил конюху, что подвизался в месте вовсе для низкой прислуги неподходящем, монетку на знакомство... и вот уже глазом моргнуть не успел, как очутился за столом. Нет, не тем, за которым прислуга белая ужинать изволют, за другим, кухонным, выскобленным добела. От него пахло маслом и травами, пучки которых висели тут же, заслоняя собой череду медных сковородок.
Пылала жаром печь.
Поблескивали кастрюли. Ряды кухонной утвари отчего-то навевали у Димитрия ассоциации с пытошной, но их он, проявляя похвальное благоразумие, держал при себе. Кухарка, женщина беззлобная, овдовевшая в позапрошлым годе - утоп, заразина, - к тощим мужчинам относилась снисходительно и даже с жалостью. Тут же на столе появились перепелки в меду, кусок телячьего языка, щедро сдобренный диким чесноком и орехами, а заодно расстегаи, булочки, изрядный шмат соленого мяса, усыпанный зеленью столь густо, что поневоле возникали некоторые опасения относительно пригодности оного мяса к употреблению, впрочем, зряшние.
Травяной взвар был горячим.
Разговор неспешным.
Боярыня? Что боярыня? Капризная, конечно, но так-то они все... с невесткою не ладят, вот честное слово, и изводила она ее, сердешную. Коль одна скажет бело, то у другой оно чернее черного. И главное, молодая-то мужу не жалится, терпит, хотя, бывало, до слез... после-то он сам, пусть и мужик, а толковый, сообразил, что мира
