- Люди добрые! - пьянчушка вскарабкался на бочку, а с нее и вовсе на широкий каменный карниз, оставшийся, как и первый этаж, после пожара, лишившего Суходольщину аптекарской лавки. - Послушайте, люди добрые, что творится-то!
Голосок у него был заунывный, неприятный, и люди остановились.
- Давече иду я и слышу, будто кто-то говорит! Окстись, Егорушка, оглянись вокруг! Погляди, во что мир божий превратился...
Две толстые старухи перекрестились, закивали, признавая, что прав ирод, не тот нынче мир стал.
- А все почему? Потому что люди добрые слово Божие отринули! Признали над собой не сына человеческого, как то издревле заповетано, но нелюдь! Змею в обличье человеческом...
Шпана переглянулась и отступила.
На всякий случай.
А то после объясняй околоточному, что к речам крамольным отношения не имеешь, но только стоял рядом, сапоги выглядывал. Сапоги-то пускай и ладные, а каторги все одно не стоят.
Старухи же закивали чаще.
И иной люд подтянулся. Что поделать, жизнь на Суходольщине была бедной не только на деньгу, но и на события. А потому взглянуть воочию на смутьяна многим любопытственно было.
- И явилось мне видение! - мужичонка вдруг распрямился, дернул себя за рубаху, та и развалилась пополам, только бабы охнули, вещь хорошую жалея.
Впрочем, охали недолго, ибо под грязной шелковой рубахой оказалась другая, из простого сурового сукна шитая. Вытащил ее человечек, перепоясался веревкой и продолжил. Куда только пьянчужка прежний подевался?
Стоит уже на бочке монах - не монах, но всяко человек серьезный, которому и поклониться спина не обломится. Вот и кланялись. А он крест вытащил, целует прилюдно.
- Вот как сейчас вас вижу, так и ее увидел... Богородицу с младенчиком на руках... стоит, слезы роняет... одна прозрачная, другая - кровавая... и гляжу, и понимаю, что по нам всем матушка небесная, царица всевышняя, плачет... что за души наши пропащие молится, как и я вас помолиться прошу...
Кто-то на колени бухнулся.
А человек заговорил быстрее, жестче. И казалось, слова его полетели по-над рыночною площадью, обрывая и вялую торговлю, и грызню промеж людьми, собаки и те попритихли, будто почуяли неладное.
- Сказано мне было: идите и исправьте все, ибо иначе быть беде! Разверзнуться недры земные и выпустят гадов числом сто по сто тысяч и еще двести.
Кто-то охнул испуганно.
Старуха руку к сердцу прижала, покачнулась, переживания принимая.
- ...и войдут они в дома людские, и пожрут всех, и старых, и малых, и винных, и безвинных. И не будет никого, кто спасется! Ибо сказано, что спасение человеческое - в руках наших...
- Что делать-то? - крикнули из толпы, а над головой говорящего будто венец из света зажегся, и всем-то стало понятно, что человек этот воистину велик.
- Делать?! А скажу я так! Отринуть страх! И взять в руки оружие. И идти. И попрать гадину в обличье человеческом, не позволить ей ядом землю арсийскую отравить, ибо иначе наступят времена страшные. И мор пройдет, и глад, и всякий живой позавидует мертвым...
...городовой-то явился, но уже вечерком, когда люди попритихли, а давешний проповедник исчез, будто бы его и не было. Исчезнуть-то исчез, этому Авсюта Яковлевич только радый был, ибо в своем околотке этаких знаменьеведущих видеть не желал, да вот слово оброненное осталось.
О чем он и сочинил доклад.
Подробный.
Правда, крепко сомневался, что с того докладу будет толк, а потому велел женке и дитям собираться. Сама давно к мамке просилась наведаться, вот пущай и едет... а именины? Что именины? Без нее обойдутся...
Глава 12
Глава 12
В старых бараках, где некогда селились гуртовщики, погонщики и иной дорожный люд, диковатого свойства и невеликого состояния, ныне было тихо. Разве что трещал костерок в железной бочке, и подремывал над ним человек, которого на первый взгляд можно было бы принять за глубокого старика. Седые волосы его торчали из-под беретки, вываливалась клочковатая неопрятная борода, а вот лицо оставалось в тени.
- Скучно, - из полумрака, в котором утопали нары, выбрался еще один человек. Этот был молод и обряжен в одежу новую, даже несколько фасонистую. Поскрипывали сапоги с отворотами, а в пальцах мелькал ножичек. - Не, ну тоска смертная... может, пульку распишем?
- Ищи дурака, - старик сунул в огонь кочергу, поворошил угли. - Велено сидеть? Так и сиди... небось, ты сидишь, а деньга капает...
- Кому капает?
Ножик-рыбка кувыркнулся в воздухе да и ушел по самую рукоять в земляной пол. Натоптанный, тот был гладок и на первый взгляд вовсе мог показаться каменным.
- Кому надобно, тому и капает, - из-под лохматых бровей недобро блеснули глаза. - Вона, глянь на других... отдыхают, пока время есть.
- Ага...
- А ты бестолочь.
- А то ж...
Молодой присел у огня, вытянул руки, будто бы греясь. В бараках и вправду было сыровато, сказывалась близость к реке. От сырости этой щипало в глазах, да и нос забивался почти сразу, но с другой стороны заказчик и то побаловал. Случалось сиживать в местах и поплоше. А тут, если разобраться, настилы имеются, некоторые даже почти и не гнилые, тюфяки соломенные, одеяла. Еду возят дважды в день... и ничего не просят.
Благодать.
Правда, Шкеня от этакой благодати готовый был на стены лезть, но терпел, унимал строптивую свою натуру. Небось, у старого Мороза не забалуешь. Про него еще тогда, на каторге, когда Шкеня в поход зимний намылился, упредили, что Мороз не за так с собою молодняк тянет, что приглядится и, коль по нраву будешь, то возьмет в ватагу, а нет... мясо в тайге никогда не лишнее. Тогда ему удалось и к Морозу прибится, и коровой не стать. Правда, о том недалеком по сути времени Шкеня старался не вспоминать, и тайком даже в церкву заглянул, поставил свечу за упокой душ... надеялся, поможет.
...а Мороз знай себе, ворочает кочергу, думает...
...и на что подписались?
Ребята, когда Мороз уходил, шептались, что будто бы дело-то простое, пошуметь, народец попужать, а после пустить огоньку в купеческие кварталы, благо, и огонь им выдадут такой, чтоб полыхнуло знатно... и уже там, когда пойдет гулять петух да огненный, никто спрашивать не станет, пустыми дома горели или как еще...
Шкеня сперва обрадоывался, а после... не даром еще старый городовой, светлой ему памяти, пока жив был, то и весь участок свой в
