Глуповатыми.
Суетливыми.
Не такими.
Он держал этот платочек у носа и разглядывал Лизавету так, будто не мог решить, говорить с нею или же сделать вид, будто бы девицы этой оскорбительно злой, смеющей в глаза глядеть, вовсе нет.
- Триста рублей, - сказал он, вытаскивая из кармана чековую книжку. - Вам заплатят, если вы не будете подымать шума...
- Шума?
Тогда для Лизаветы все представлялось иным, невозможным.
Как поверить, что отец погиб?
Сильный.
Надежный.
Вечный, казалось бы, а взял и погиб. И матушка слегла. Она болела и прежде, но как-то невсерьез, поправляясь быстро и...
Черная ткань на зеркалах.
Сестры, которые бояться из детской нос высунуть. Тетушка со слезами и солями нюхательными бродит по комнатам, будто призрак. Целитель щупает маменькины бледные руки, оттягивает веки и качает головой, повторяя:
- Что ж вы, милая, так... о детях подумайте...
Она почти ничего не ест, только воду пьет и то, когда Лизавета заставит. А тут этот в костюмчике зимнем для малых визитов. Полосатое сукно. Две пуговички квадратных перламутровых. Из кармана цепочка для часов выглядывает, поблескивает алмазною крошкой.
На мизинце перстенек.
И родовое кольцо-печатка на правой руке.
Тонкие усики, будто карандашиком нарисованные.
- Триста рублей, - повторяет он, пожевывая губу. - За то, чтобы вы, милочка, перестали доставлять неприятности моим людям. Произошел несчастный случай. Ясно?
- Нет.
Это не было несчастным случаем. Лизавета знала.
Она спрашивала.
Сперва у папенькиных людей, которым он велел держаться в стороне, конечно, они ведь молодые и вообще... он никогда-то не перекладывал работу на чужие плечи, а тот паренек, перебравший вина и дурманного зелья, был всего-навсего работой.
- Милочка, - перед Лизаветиным лицом помахали чековою книжкой. - Ладно, я готов дать четыреста, больше эта мелочь все одно не стоит...
- Отец погиб.
А он не услышал. Он выписывал чек на комодике, которые папа и восстанавливал. Лизавета ему помогала, ей нравилось работать с деревом, которое даже неживым отзывалось на ее силу.
- Убирайтесь, - сказала она неожиданно жестко.
Она была вежливой девочкой. Ее так учили. Но теперь все изменилось и...
- Убирайтесь, - повторила, глядя в серые глаза, в которых читалось легкое недоумение. - И поверьте, я добьюсь, чтобы этого ублюдка осудили...
Дернулась губа.
И Вольтеровский сказал:
- Дура... потом вспомнишь, сама придешь просить... только, деточка, просить надо вовремя...
И похоже, что он нашел, кому сунуть эти четыреста рублей, если дело вдруг закрыли, а отцовы люди отказались выступать в суде.
- Понимаешь, дочка, - старый Михляй отводил взгляд. - Его все равно уже не вернуть... да и не добьешься ты ничего... купил наших, купит и судей... небось, хватит денег...
...исчезли одни бумаги, появились другие.
А свидетелей, которых было много, вдруг сделалось мало, и рассказывать они стали совсем иные вещи. И получалось, будто молодой маг был трезв и тих, тогда как...
Сволочь.
- С тобой все хорошо? - Авдотья потянула за рукав, заставляя сесть. - У тебя лицо такое, будто ты кого убить хочешь.
- Хочу, - согласилась Лизавета. - Очень хочу...
- И ладно. Скажешь кого, покумекаем...
- Над чем?
- Над тем, в какие кусты вести камышовку эту слушать.
- Овсянку.
- Один хрен... главное после тело убрать. Что? Нет тела, нет и дела... так папенька говорит.
...Димитрию удалось отыскать Брасову. Это оказалось не так уж и сложно. Она жила в старом своем доме, доставшемся от первого супруга. Жила, точнее доживала, окруженная призраками прошлого и...
- Простите, - сестра милосердия выкатила кресло с сухонькой сморщенной женщиной, колени которой укрывал вышитый плед. - У нее редко случаются моменты просветления... к сожалению, время никого не красит.
Это верно, а иных так и вовсе уродует.
Брасова постарела, но как-то...
Страшно?
Жутко?
Лицо ее сморщилось, сделавшись похожим на печеное яблоко, и где-то в глубоких морщинах потерялись блеклые глаза. Губы сделались вдруг слишком коротки, чтобы прикрыть желтоватые зубы и десны. Только руки, пожалуй, выглядели молодо.
Тонкие запястья.
Кисти изящной формы и тонкие пальцы, унизанные перстнями. Что ж, по виду Брасова не бедствовала.
- Это ты, дорогой? - спросила она низким грудным голосом, который вдруг закружил, опалил жаром. И показалось на долю мгновенья, что в немошном теле этом скрывается...
...голос, стало быть.
Не кровь ли иная говорит, если тело одряхлело, а он, замороченный, остался?
- Поет она чудесно, - глаза сестры милосердия подернулись дымкой. - Жаль, редко получается уговорить...
А ведь амулетик от воздействия защищающий она носит, вон, поблескивает камушками четырехлистный клевер на фартуке.
- Вы не возражаете, если мы побеседуем? - Димитрий сам взял за коляску. Старуха сидела смирно, спокойно, будто и не живая вовсе. - Я ее верну, обещаю...
...а кровь на ней была, иначе бы не состарилась она столь быстро, даже с учетом слабого дара... и пахнет от нее нехорошо, гноем.
- Я не уверена...
Димитрий показал бляху, и сестра отступила. С ней тоже поговорят, выяснят, как попала в этот дом и часто ли в нем бывают гости. Димитрий полагал, что случаются, но вряд ли о них девушка вспомнит. Слишком долго она здесь, привыкла к мороку, притерпелась и поверила, что так оно всегда было.
Димитрий вывез больную в сад.
Запущенный, он зарос колючим шиповником и малиной, плети которой ложились на дорожки. Сквозь камень пробивалась трава, а редкие статуи заросли коростой.
- Я вот думаю, - сказал Димитрий останавливаясь у беседки с просевшею крышей. Хмель оплел столбы-опоры, затянул провалы, свесился внутрь, в сырой полумрак. - Что вы притворяетесь.
- Ах, дорогой, я право слово, не уверена, что следует к ним идти, все-таки у Нивязовых пресомнительная репутация. Аликс вновь будет тебе выговаривать. Ты же знаешь ее с ее порядками. Она совершенно не способна жить свободно.
Голос опутывал.
Окутывал.
Уговаривал расслабиться.
- Хватит, - Димитрий щелкнул пальцами, призывая огонь. Мороку тот не страшен, но самому Димитрию поспокойней будет. - Или я могу забрать вас для проведения дознания, сомневаюсь, что вам понравится в темницах.
- Совершенно верно, она порой невозможна, но ради твоего брата я пытаюсь сохранить с ней хоть какие-то отношения. Она придирается буквально ко всему! Давече посмела заявить, будто мое платье неприлично...
- А еще, полагаю, император будет рад вас принять. Как думаете, он сумеет понять, что вы убили его брата?
Старуха вздрогнула.
- Сумеет, - сделал вывод Димитрий. - А раз так, может, объясните убогому, зачем вы это сделали? Ваш муж вас любил.
- Свою семью он любил больше.
Она моргнула, избавляясь от бельм. Синие глаза глядели прямо и были ярки.
- А ты мне не грози... мне немного осталось, - она закашлялась и прижала к губам мятый платок, на котором проступили темные кровяные пятна. - Не боюсь я ни каторги, ни...
- Бояться, может, не боитесь, но... согласитесь, одно
