- Каторги, - мужичок плечи расправил и пальцами щелкнул, отчего Ефимкины ноги вдруг отказались идти. - Не дури, дурачок, мы знаем, что ты у нас так, мелочь, но нехорошо людей травить. Согласись?
- Я... я... я не...
Человек покачал головой и руку протянул. Сказал:
- Будем сотрудничать или упрямиться станем?
И Ефимка, пальцы которого едва не раздавили заветную коробку, кивнул. Сотрудничать. Как есть сотрудничать... а каторга... глядишь, сильно далече не пошлют.
С Уфимы он уже хаживал.
И снова пойдет.
Лишь бы в бескандальные записали, да...
Неспокойно.
И свербится, свербится этакое, подговаривая, что затея дурная и надобно тикать, пока ватажники спять. Вот только разум подсказывает, что, может, кто и спит, да только старый Мороз за трусость спросит, хоть на том, хоть на этом свете, но сыщет.
А там уже...
Смерть, она всякою бывает.
Вот и сидит Шкеня у костерка, разложенного больше для порядку, чем по надобности. Жарко ведь, даже ночью парит, а с реки туман ползет, рыхлый, белый. В таком скрыться - самое оно. Шагнешь в стороночку, и нету тебя, как и не было...
- Шалишь? - тихий голос заставил вздрогнуть, подскочить.
- Думаю вот, - от Мороза прятать мысли подлые - затея дурная, этот и в голову влезет, что в крестьянский амбар. От прямо чуется, как глазенками своими черепушку сверлит-высверливает. - Неспокойно мне... неладно, будто...
- Жопа играет?
- Играет, - признался Шкеня со вздохом. - Мнится, что не так оно просто будет, как...
Мороз кивнул.
Поскреб клочковатую бороденку. Ныне, обряженный в одежу новую, почитай, необмятую, был он похож на купца средней руки, а может, на зажиточного крестьянина, из тех, в чьем подворье и лошадей с две дюжины, и коров стадо, и батраки имеются, чтоб за добром следить.
Вона, шапку напялил, бисером шитую.
Армяк тоже расписной.
Пояс широкий, и хватит в этой ширине места, чтоб скрыть нож-бабочку, кистенек средее руки, да и прочую, в разбойном деле необходимую мелочь.
- Чуйка, значится... чуйка, мил друг, дело такое, не слухать ее себе дороже, - Мороз поднялся с бревнышка и вразвалочку, тяжко направился к амбару. - Только ныне ты меня слушаться должон, ясно?
Шкеня закивал.
Будет.
Вот пока до площади не дойдут, будет...
...дойти-то им не позволили. Свистнуло вдруг что-то, да так тоненько, будто по ушам струной резанули. И страх вдруг поднялся с глубин души, исконный, первобытный, заставивший позабыть обо всем, кроме одного - собственной шкуры спасения.
Он сам не понял, как нырнул в ноздреватый туман.
Как несся, ног под собой не чуя, позабывши и о Морозе, и о ватажниках, и... он очнулся уже за городом, в овражке, где блевал, выворачивая все нутро, клянясь себе, что, коль жив останется, то навсегда... чтоб в разбойники, чтоб... в монастырь пойдет, грехи замаливать.
Пусть не монахом, а трудником пока... глядишь, смилостивится Господь над грешным дитем своим, укажет ему верный путь, чтоб без душегубства...
- Одного упустили, - боевой маг мановением руки развеял туман и поморщился.
- Ничего, - товарищ его прошелся вдоль спеленутых заклятьями разбойников, которые, приложенные эхом, лежали смирнехонько, всем своим видом выказывая похвальнейшую покорность. - Далеко не уйдет... что, Мороз, не признал?
- Знакомый? - боевик пнул благообразного старичка, который в ответ зашипел, заматерился, да хитро так, просто не речь - песня народная.
- Навроде того... помнишь, в Поимках семью? Его работа... всех вырезал, младенчиков не пожалел. И в Битришках... и еще изрядно где. Матерый волк... но ничего, теперь и на тебя управа найдется. Конопляная, да...
...спустя три дня в ворота махонького монастыря святого Николая Спасителя постучался оборванный человек. Он был растерян, нервозен и постоянно оглядывался, будто опасаясь, что за ним следят. В обители он и то сперва опасался выходить за ворота гостевого дома, где первые дни прятался под лавкой. Но ничего, отошел, обжился. О себе он не рассказывал, лишь просил не гнать милостью Божьей.
Не погнали, само собой.
А что, монастырь маленький, рабочих рук тут всегда не хватает.
Народец на пивоваренном заводе бродил, как старые дрожжи. И разговоры среди рабочих ходили не самые добрые, заставляя охрану хмуриться и покрепче хвататься за палки. Иные вон и глушилками обзавелись, чуя близость бунта.
На этаких рабочие поглядывали с насмешечкою, будто знали, что не помогут ни амулеты, ни пологи. Сила, - она вот, в руках, а еще в кастетах с медными бляхами, в узких, плетеных из проволоки шнуров, в которые особо лихие вплели железные шарики. Кистенечки.
Ножики.
Бунт зрел.
Вызревал. И почти вызрел, если повылазили из углов крикуны, а половина бригадиров, с ними и прочего, куда как разумнейшего люду, сгинула.
- И вам говорят о милостях, но что это за милость?! - паренек в простонародном армяке, из-под которого выглядывала рубаха-вышиванка ударил себя во впалую грудь и едва не слетел с бочки. - В чем она? В том, что вам позволено существовать? Работать от зари до заката, не видя солнца? Ваши дети...
- Ишь, поет, - сказал незнакомый полный господин охраннику, и тот от неожиданности подпрыгнул. - Тише, не мешай... вот голосистый, а главное ж, одаренный. Надо, надо что-то с этим делать, а то ведь получается, государству ущерб двойной. Сперва люди одаренные под чужую руку уходят, а после этой руке послушные империи вредят.
Охранник попятился, потому как больно неуместен был господин в своем костюмчике из светлого, в гусиную лапку сукна. Был он невысок, изрядно пухл и к тому же просто-таки лоснился довольством. Выглядывали из кармашка жилета часы, свисала цепочка, мелкими камушками усыпанная, а заодно уж запонки поблескивали, то ли серебряные, то ли даже платиновые. На голове господина сидел котелок, а изо рта выглядывала сигара, которую неизвестный курил неспешно, будто бы в упор не видел опасности.
- А ментальное воздействие, к вашему сведению, - продолжил он, как ни в чем не бывало, столбик пепла о перильца обламывая, - даже столь слабое, оформленное полем, в отношении умов неокрепших имеет невероятную силу... что, не все ныне явились?
- Не все, - сказал охранник, испытывая двойственные чувства. С одной стороны, долг и здравый смысл требовали немедля выставить этого чужака с подотчетной территории, желательно при том самому сюда не возвращаясь, а с другой - ноги будто приросли.
- Список после предоставишь, все же устойчивость к воздействию встречается не так уж часто. А здравомыслие и того реже. Давно сюда ходит?
- Почитай, месяца два... - врать господину тоже не выходило.
- И как часто?
- Когда два раза в неделю, когда три...
- И что вы?
- Докладывали...
- И?
- Гнать
