Она ступила на порог, сняла с пояса бинокль, перегнулась над пропастью, так что у Мухоножки закружилась голова, и присвистнула сквозь зубы.
– Гомунхлопус! – Лола поманила Мухоножку к себе и сунула ему в руки бинокль. – Видишь? Вон там, на той ветке! – Она с такой силой толкнула его локтем в бок, что он чуть не полетел вниз вверх тормашками. – Ровно посредине между стволами.
Мухоножка в ужасе опустил бинокль:
– Там скелет!
Лола забрала у него бинокль и снова направила вниз.
– И не один. Я вижу еще три. Мне кажется, это скелеты обезьян. И умерли они не от старости. – Она достала из кармашка на поясе передатчик. – Барнабас? Прием!
Но на том конце слышались только птичьи голоса и плеск воды.
– Барнабас!
Лола сделала еще пять попыток. Потом круто повернулась и решительно зашагала к самолету.
– Почему они не отвечают, как ты думаешь? – спросил Мухоножка, поспешно семеня за ней. – Лола!
Крыса обернулась:
– Помехи из-за тролля! Я говорила Барнабасу, но он непременно хотел взять его в экспедицию. Будем надеяться, что от этого чурбана будет не только вред, но и польза. А сейчас давай вернемся на берег и оттуда отправимся по их следам. А может, они уже туда вернулись, кто знает.
Мухоножку сильно обеспокоила тревога, сквозившая в голосе Лолы. И еще одна вещь ему крайне не понравилась. Да, присутствие Хотбродда создавало помехи, но ведь ни Бен, ни Барнабас даже не попытались выйти на связь. Обычно сквозь треск передатчика доносились их неразборчивые голоса.
Обратно к берегу Лола летела над вершинами деревьев. Джунгли острова Булу казались сверху бесконечным ковром всех оттенков зеленого – изумрудного, оливкового, темного, – расшитым тысячами цветов. Но Мухоножке было не до красот природы: разрушенные гнезда и молчание передатчика служили слишком тревожными знаками.
Обратный путь занял чуть меньше часа.
Самолет Хотбродда покачивался на волнах, но ни тролля, ни Бена с Барнабасом нигде не было видно.
23. Крошечное крыло
Все на свете рождается слабым и нежным. Тем не менее с самого начала следует глядеть на него в оба.
Мишель де Монтень. Опыты (Перевод А. Бобовича)В то утро на гнезде сидели две гусыни в синюю крапинку, какая встречается только у соловьиных гусей. Из золотых клювов неслась песня такой красоты, что Гиневер на несколько мгновений замерла у входа в стойло. Они могли петь так ночи напролет, но, когда Гиневер опустилась на колени у гнезда, недовольно загоготали, как самые обычные гуси.
Мухоножка, наверное, перевел бы это как: «О господи, опять эта девица с холодными пальцами! И зачем вообще вся эта история с измерением температуры? Неужто человеческое дитя думает, что мы не умеем насиживать яйца?»
– Мы вам так благодарны! – сказала Гиневер неохотно привставшим с яиц гусыням. – И вы так красиво поете!
Это настроило гусынь на более мирный лад: соловьиные гуси намного тщеславнее диких. Тем не менее они очень недовольно наблюдали за нагнувшейся над гнездом девочкой. В тусклом предутреннем свете, струившемся из окна, яйца мерцали, как две упавшие на землю звезды. В скорлупе отражались прутья гнезда; к одному яйцу прилипло голубое гусиное перо, словно кусочек неба. Гиневер осторожно сняла перо – и вдруг отдернула руку так резко, что гусыни тревожно завертели головами. Скорлупа изменилась! Словно ее так старательно полировали, что в некоторых местах серебро стерлось. Яйцо казалось теперь сделанным из матового стекла, за которым – у Гиневер перехватило дыхание – что-то шевелилось.
Она еще ниже склонилась над гнездом, не обращая внимания на недовольное шипение гусынь. На двух других яйцах тоже появились такие окошки! За одним из них, показалось Гиневер, мелькнуло крошечное крыло. Это было потрясающе! Нужно скорее сказать Анемосу. Гиневер поднялась, чувствуя, как бешено колотится сердце у самого горла, и выбежала наружу.
Анемос стоял под деревом, которое облюбовали для своих собраний тучевороны, и выслушивал задание на день. Вороны возложили на пегаса задачу прогонять в лес волков и медведей, нарушавших запрет охоты в Мимамейдре. Анемос гонял также голодных гноможорок и щучников, которые днем прятались во фьорде, а по ночам искали в Мимамейдре легкой добычи. Когда к дереву подбежала запыхавшаяся Гиневер, пегас расправлял крылья, собираясь в очередной облет. Его оперение отливало пурпуром, словно в нем просвечивала кровь Медузы.
– Анемос!
Пегас обернулся.
– Они стали прозрачными! – Гиневер не хватало дыхания. – Яйца! В них видно жеребят!
Анемос сложил крылья.
– Пожалуйста! – еле выговорила Гиневер. – Пойдем со мной!
На мгновение ей показалось, что он не послушается.
Ее выручила одна из ворон.
– Тебе лучше пойти с ней, Анемос! – прокаркала она. – Она ни к кому не пристает без важных причин!
Остальные согласно закивали. Гиневер была польщена: она и не знала, что тучевороны о ней такого высокого мнения.
Анемос, поколебавшись, тронулся за девочкой, постепенно замедляя шаг по мере приближения к стойлу. Но все же протиснулся вслед за Гиневер в дверь.
Соловьиные гусыни очень возмутились, что их снова сгоняют с гнезда – пусть даже ради отца жеребят.
Когда из-под крапчатых синих перьев показались яйца, Анемос зафыркал. Потом вытянул шею и коснулся носом серебристой скорлупы.
– Видишь? – Гиневер по-прежнему стеснялась заговаривать с пегасом. Печаль окружала его, как невидимая ограда.
Он ответил не сразу. Выпрямился, посмотрел на нее и проговорил медленно, пока гусыни снова устраивались на гнезде:
– Один, мне кажется, белый. В маму.
Гиневер кивнула. В носу у нее защипало от подступающих слез. Слез счастья.
– А второй, по-моему, голубой, – заметила она. – Про третьего я не поняла. У него шерсть мокрая от белка.
Гусыни закрыли глаза, как бы желая полностью сосредоточиться на своей важной миссии.
Анимос склонил голову перед Гиневер. Это был глубокий поклон.
– Спасибо тебе, дочь людей! – произнес он. – Первый раз за столько недель я чувствую в груди сердце, а не камень. – Он бросил последний взгляд на гнездо и двинулся к двери. Но на пороге задержался: – Есть новости от твоего отца?
– Да! Они нашли этот остров, – ответила Гиневер.
Что с тех пор с ними нет связи, она сообщать не стала.
Анемос кивнул. Мимика пегаса выдавала обуревавшие его противоречивые чувства. Силуэт крохотного крылышка нес утешение и надежду. Но также и страх снова потерять тех, кого любишь.
– Мой отец обещал спасти твоих детей, – напомнила Гиневер. – А он всегда выполняет свои обещания.
24. Шрии
Все, милый мой, опасно. Кабы не так, не стоило бы и жить…
Оскар Уайльд. Идеальный муж (Перевод О. Холмской)Однажды у Бена уже так раскалывалась голова. Это было после того, как мокеле-мбембе, африканский сказочный зверь, помесь слона и ящера, ударил его по виску зубчатым хвостом. На этот раз боль расходилась от затылка и усилилась, когда Бен открыл глаза. Перед глазами все плыло, и наклонившуюся над ним фигуру он поначалу принял за человека. Но когда зрение прояснилось, он понял: обезьяна. Не просто обезьяна, а ассамский макак, поправил бы Мухоножка. Янтарные глаза смотрели очень недобро. Бен лежал в огромном сумрачном дупле. С потолка свисали воздушные корни, и на них раскачивались три маленькие обезьянки – будь тут Мухоножка, он определил бы их как толстых лори. На выступах внутренних стен сидели, злобно глядя на лежавшего внизу Бена, еще три макаки и гиббон.
Барнабас и Хотбродд лежали в нескольких шагах от него, тоже накрепко связанные лианами.
– Говорю я вам – они приманка! – услышал Бен голос одной из макак. – Не надо было их сюда тащить. Браконьеры, купившие у Краа разрешение, так глубоко в лес не заходят.
– Патах прав, Шрии! – пропищал один из лори. – Краа послал их искать нас! Это его шпионы!
– Вот
