– Беленькая, с черной лентой в волосах?
– Да. Вот она порченая, а я – нет. У нас все порченые черные ленты носят, где ты у меня хоть одну увидел?
– А чего так занервничал тогда?
Липкуд перестал жевать и уставился в зеленые глаза парня.
– Тайна за тайну, – предложил он заговорщицким шепотом. – Ты точно знаешь легенду или сказку хорошую.
– Ну и зачем они тебе? – пробубнил собеседник, расправляясь с капустой. – Все равно в клоповниках выступаешь. Так, кстати, и не ответил, чего на большую сцену не идешь.
– Это не для меня, – отмахнулся Липкуд. – Я человек маленький, меня и так любой норовит в землю втоптать, а ты мне про театры. В наш век чем проще живешь, тем дольше протянешь.
Парень глянул на него свысока, но промолчал.
– А у тебя, я смотрю, дела не очень, – заметил Косичка.
– Слабо сказано. Все дорогое, а заработать негде. Я вообще не должен был тут застрять, мне в другое место надо было, но почему-то с Таоса корабли ходят только в Намул.
– Таоса? Ты про цветной остров? Так это дело известное! Где еще пестрые ткани в таком почете, как у нас? Вот сюда все и отправляют.
– Слушай, а играют в го на кораблях, которые на Большую Косу идут?
– Вот уж не знаю, я в таких местах не бывал и бывать не собираюсь, – пожал плечами Липкуд. – Не люблю проблемы.
– Так и будешь всю жизнь за медяки кривляться.
– Да ты бы на себя посмотрел! Нищета нищетой, одно бахвальство и осталось. И не им ты живот свой наполнил, а моими жалко заработанными медяками, между прочим.
Парень зло зыркнул на Липкуда и собрался уже что-то выпалить, но тут их привлек шум со стороны входной двери.
Подвыпивший моряк затащил внутрь порченую девочку и повел за собой к дальней части винной, где изнывала от скуки ватага тощих матросов. Их стол стоял возле камина, отчего лица мужчин приобрели оттенок спелой тыквы.
– Он ее кормить собрался? – спросил парень, с интересом наблюдая, как моряк показывает девочке на тарелку, потом на огонь.
Матросы загоготали, а порченая лет двенадцати, бледная, как мотылек, заулыбалась.
– Да как же, – поморщился Липкуд, стараясь не смотреть на пламя: давно заживший ожог под кафтаном начало припекать. – Они ее поразвлечься привели.
Парень нахмурился:
– Она же маленькая.
– Да тут в другом развлечение, – пояснил Косичка, и его обдало жаром: девочка сунула руку в огонь и, взвизгнув, отдернула.
Мужчины гнулись от хохота в подковы, порченая плакала и смотрела на чашку.
– Э-э, нет уж! – громко сказал матрос, отодвигая от нее еду. – Ты не дотерпела! Давай еще, теперь точно не обожжет!
Девочка послушно позволила камину во второй раз лизнуть руку и зарыдала с новой силой, прижимая к груди ладошку, покрытую волдырями. У Липкуда под кафтаном все плавилось. Левая половина тела, где кожа была сплошь изуродована давним пожаром, невыносимо болела. Захотелось уйти, но не бросать же недоеденный ужин.
– Она дура совсем? – спросил парень, приподнявшись и наблюдая за весельем со странным выражением тревоги, которого Косичка не понимал.
– Она всему верит, не видишь разве? Не знаю, как у вас, а тут многие с доверчивыми развлекаются. Да ты сядь лучше и не пялься, чего так уставился? Матросы – народ грубый, проблем не оберешься.
– Пойду-ка я тоже развлекусь, – процедил парень сквозь зубы.
– Э-эй! – Липкуд заподозрил неладное и схватил его за рукав. – Ты куда направился? Если хочешь посмотреть, со стороны смотри! Это их развлечение, а не твое, они тебе там живо гриву намылят!
Парень вырвался и зашагал к шумному столу у камина, где девочку увещевали сунуть в пламя вторую ладонь.
– Вот же болван! – шепнул пораженный Косичка.
Что-то странное чувствовалось в этом парне. В его словах и поступках, вызывающем взгляде и уверенных движениях. Он выглядел загадкой, которую хотелось разгадать, и Липкуд замер, как во время хорошего выступления, когда от актера невозможно оторваться.
Парень распихал моряков, схватил со стола булку и сунул девочке со словами:
– Иди отсюда! И никогда больше не заходи в такие места!
Он толкнул ее к выходу, и порченая послушно побежала, прижимая к груди хлеб. Косичка перестал дышать. Назревала кровавая драка, и пора было делать ноги, но он не мог пошевелиться. Вся винная превратилась в огромный глаз, вперившийся в спину парня.
– Ах ты… – задыхаясь от негодования, начал было матрос, приведший порченую.
В следующий миг у его горла блестел, впиваясь в кожу, потрясающей красоты изогнутый кинжал. Никто даже не заметил, когда парень умудрился достать оружие.
– Будешь так делать, и я отрежу твою рыжую намулийскую голову, а потом поджарю вот в этом камине веселья ради, – сказал он очень тихо, но слова услышали даже в дальней части залы. – И вы все. Сидите и жрите свое пиво молча, над детьми издеваться не смейте, а то я начну развлекаться по-своему.
С этими словами он медленно отнял лезвие от шеи потного ошалелого моряка и направился к выходу, по пути кивнув Косичке. Тот чуть на месте не умер, прошитый со всех сторон пиками взглядов. Какой уж тут ужин, когда сидел за одним столом с конченым психом, на которого теперь зуб у всех местных моряков. Да его же порежут на мелкие кусочки! Липкуда порежут! На парня-то плевать, главное – себя от проблем избавить. И певун тоже заторопился к выходу, пока шокированная представлением публика не ожила.
Спустя пару минут беглая троица пряталась в закоулке, слушая, как по улицам носятся горланящие ругательства матросы.
– У тебя вообще мозги есть?! – выпалил Косичка, выглянув из портала в стене, где они стояли. – Ты зачем это сделал?
– Да так, – равнодушно отозвался парень, глядя на порченую у себя под боком. – Вспомнил кое-кого. Разозлился.
Липкуд схватился за голову:
– Да ты ненормальный! Точно ненормальный! Ты хоть подумал, что потом будет? Да они теперь и тебя, и меня, и вот эту на кусочки поделят и сожрут!
– Плевать я на них хотел, – сказал парень, накидывая капюшон на каштановые кудри. – Мне все равно уплывать скоро, а они не с моего корабля.
– Тебе-то уплывать! – топнул бесновавшийся Косичка. – А я что делать буду?
– А ты иди и выступай в нормальном театре, а не ной. Девчонку с собой прихвати, чтоб не пришибли. Она вон петь умеет вроде.
– Еще только ее мне не хватало! Сам за нее впрягся, сам и заботься теперь!
– У меня с этим плохо.
Парень похлопал Косичку по спине и преспокойно зашагал в сторону главной улицы.
Время проходило в оцепенелом молчании. Девочка дула на руки, а Липкуд старался не смотреть на нее: ему становилось плохо от вида ожогов.
– Дай-ка сюда, – не выдержал он наконец, прикоснулся к ладоням порченой и пропустил через тело холод.
Волдыри покрылись тонким слоем инея.
– Это чтобы меньше болело, – пояснил Косичка, с удовольствием
