– Он н-настоящий?! – удивилась девочка, слегка заикаясь и разглядывая посеребренные руки. – Эт-то снег?!
– Тихо ты! Проблем не оберешься с тобой! Молчи лучше!
Косичка боролся с морозной болезнью уже много лет и все без толку. В день страшного пожара внутри Липкуда проснулось колдовство холода. Оно потушило огонь, и, когда мальчик выполз из-под обугленных балок, все кругом было покрыто толстым слоем льда. С тех пор то и дело приходили странные сны, от которых певун просыпался в поту, но вместо капель смахивал со лба ледяные крупинки, а кровать под ним хрустела сродни мокрой ткани на морозе. Проклятие шаманов мучило Липкуда вот уже десять лет. Разве можно избежать проблем, когда ты такой? Косичка неспроста оказался в Унья-Панье, дальше его ждала Папария – город вишневого вина и разноцветья уличных фонарей, а неподалеку от него – кладбище шаманов, где, по слухам, можно было избавиться от колдовства.
– Все, – сказал он девочке. – Дальше я сам.
И ушел, нервно озираясь по сторонам.
* * *Могильный лес – место неприятное. Сколько лосей тут подохло, одному небу ведомо. А на первый взгляд и не скажешь. Особенно днем, когда яркая зелень бьет в глаза со всех сторон. Кругом блестит затянутая ряской топь, играют глянцем растения с крупными, сочными листьями. Только в этой части Намула росли такие гигантские папоротники. А вот деревья были тоненькие, доверху облепленные мхом. Меж островками с твердой почвой лежали наполовину утопшие, белые, точно кости, остатки берез. По ним-то Липкуд и хотел добраться до конца болота. Поначалу все шло гладко, он ловко балансировал на узких стволах, пока не попался тот самый. И ведь шкура на нем была целехонька, а внутри, оказалось, одна труха. Ладно хоть, место неглубокое. Что ни говори, а тонуть Косичка не любил. Даже ради сочинения самых страшных историй.
В Могильном лесу без того ужасов хватало. Одно дело эти лоси. Ну, заплутали, бедняги, так и лежат себе спокойно, никому не мешают. А вот люди, даже умерев, умудряются другим покоя не давать. Ходят и пугают прохожих. Из-за них дорогу и забросили, ну и потому, что у пары человек от местной жижи по телу по шли жуткие язвы. Так с ними затмению и отдали. Ясное дело, и проклятый шаман внес свою лепту. Говорили, он сам где-то тут утопился, чтобы его кости никуда не делись и он потом переродился из них.
В призраков Липкуд не верил, да и день в разгаре стоял, когда он только ступил в торфяное царство, но теперь уже вечерело, сумерки нагоняли жути, и Косичка порядком струхнул. Только попробовал выбраться, глядь, а слева кто-то белый стоит. Липкуд так и сел. Чвокнула под ним жижа. Шумная птица перелетела с ветки на ветку.
– Изыди! – рыкнул Косичка грубым, страшным голосом и обрадовался, что не потерял дар речи.
С таким, как у него, талантом и мертвого можно испугать, но привидение никуда не делось. Стояло, глазами хлопало. Липкуд пригляделся и увидел все ту же девочку из Унья-Паньи в сером шерстяном платьице и облезлой шали на плечах. Она топталась на краю островка, к которому припадала злополучная гнилая береза, и смотрела на Липкуда льдисто-серыми глазами без живой искорки.
– Ох! Дура! У меня чуть сердце от страха не лопнуло!
– Д-держи, – сказала порченая, протягивая скользкую палку.
Она обернула ее подолом, чтобы ухватиться покрепче, и принялась вытягивать Липкуда. Ближе к берегу топь становилась глубже. Косичка ушел в нее по пояс и вряд ли выбрался бы сам. Девочка пыжилась и кряхтела. Силенок у нее было мало, но Липкуду и это помогло. Особенно он радовался, что сумел вылезти, не оставив в дар болоту свой распрекрасный кафтан с рукавами, черпавшими грязь сродни ковшам.
– Да-а, уделал так уделал, – присвистнул он, оглядев себя. – Это конец света, скажу я тебе…
– П-почему? – удивилась порченая. – Почистим, д-да и все.
– Почистить-то почистим! А кто меня такого вонючего теперь в питейную пустит? И без крова остался, и без еды. Тьфу!
Он пнул трухлявый пенек.
– З-зачем тебе столько к-косичек на голове? – спросила минуту спустя порченая, назвавшаяся Эллой.
– Для яркости, – пояснил Липкуд, оттирая ткань мхом. – Ну и для истории. Я всем говорю, что всякая в меня влюбленная девица дарит мне ленту или отрезает от платья лоскут в знак вечной любви, а я вплетаю подарок в волосы.
– Это п-правда? – удивилась девочка, помогая чистить кафтан.
– Да нет, конечно. Зато народ смеется и запоминает меня.
На деле после визита певуна в какую-нибудь деревню каждая третья селянка, собирая вещи с бельевой веревки, ругала на чем свет стоит болвана, подрезавшего подол ее юбки или утянувшего корсетный шнурок. Липкуд никогда не пользовался успехом у женщин, но щеки от их дальнобойной брани горели так, что ягоды на румяна можно было не давить.
– Слушай, ну хватит уже за мной ходить! – взмолился Косичка, когда они выбрались из леса. – Я плохой! Ясно? Плохой я! Не ходи за мной.
– Я все равно п-пойду, – прищурилась Элла, кутаясь в облезлый платок.
Липкуд застонал.
– О, все беды мира на мою рыжую голову! Ты понимаешь, что мне тебя даже кормить нечем? У меня денег нет!
– А я п-песни петь умею, – сказала Элла. – Д-давай будем вместе петь, м-может, нас накормят. Меня иногда кормят з-за это.
– Да ты же заика! Какая из тебя п-певунья? – передразнил Косичка.
– К-когда пою, н-не заикаюсь, – смущенно буркнула Элла.
Липкуд раздраженно вздохнул и зашагал дальше. Прохлада ночи скрадывала запахи. Меньше била в нос торфяная вонь, терпкий аромат вереска стал едва различим. Певуну хотелось скорее добраться до города. Он не любил темное время суток, если только не проводил его в питейных домах среди шума, потных людей и раскаленных жаровен. Ночью все умирало: не катили по дорогам резвые повозки, молчали птицы, не гудели над лилово-фиолетовыми куртинами пчелы. Мир выцветал и затихал до утра.
Элла вдруг остановилась, посмотрела на небо и застыла в восхищении. Ореол серебристых волос, выбившихся из косы, взвивался над ней тонкой паутинкой. В глазах отражались звездные россыпи.
– К-как красиво… – прошептала девочка.
Липкуд тоже залюбовался. Теплое чувство прошлось по сердцу, возвращая воспоминания детства. Какой восторг вызывали у него эти подвешенные над головой драгоценности! Сколько раз он мечтал о крыльях, чтобы подняться в самую высь и собрать все до единого каменья. Половину подарить матушке – пусть украсит себе платье и не завидует соседкам. Другую обменять на леденцы и раздать ребятам в округе. Тогда они точно захотят дружить с коротышкой Липкудом.
С утра до вечера Косичка бегал за гусями и собирал, а то и дергал перья, варил клей, от которого не раз приходилось кромсать слипшиеся лохмы, и плел корзину, такую
