Жался к ногам сонный вереск, дыхание ночи расстилалось туманом. Звезды, словно тысячи зрителей с огоньками в руках, расселись на невидимых трибунах и наблюдали за Липкудом. Он оглядел простор и запел протяжно, волнительно, с придыханием:
А в Намуле течет полынь-река.Не искупаться в ней и не напиться,Но коли уж дано тебе родиться,Войди в нее – она не глубока.На втором куплете к нему присоединилась Элла. Она пела выше и тоньше, но хорошо попадала в мелодию и действительно не заикалась.
Помни прохладу, пыль со стоп смахни,Усталость сбрось, а злость пусть пото́м выйдет.Полынь-реке ты душу распахни.Она по капле горечь твою выпьет.А в Намуле по ветру льется мед,Но на язык усладой не ложится.Коль ты решил на свете появиться,Вдохни соцветье вересковых вод.В лилово-фиолетовый пурпурПриляг и окунись глазами в небо.И думай не о том, сколь дома хлеба.Мечтай, как беззаботный трубадур.Липкуд замолк и продолжил идти в абсолютном молчании. Слова могли спугнуть воцарившийся в душе покой.
– Когда зайдем в город, ни с кем не разговаривай, – сказал он вдруг, сделавшись очень решительным.
– П-почему?
– Я придумал, как нам еды раздобыть на двоих. Терпеть не могу лишние проблемы, но мы с тобой так ноги протянем, вот и молчи. Поняла меня?
Элла кивнула, потом сказала:
– У тебя к-красивый голос. Я л-летела вместе с ним.
– А у тебя голос такой, как будто ты все время заикаешься.
– Н-не смешно…
– Полезай сюда.
Липкуд распахнул кафтан, в котором поместилось бы еще двое, укутал и приобнял Эллу. Идти стало неудобно, зато девчонка пригрелась и притихла. Сиамскими близнецами они добрели до главных ворот и двинулись в сторону питейного дома.
В нос ударил умопомрачительный запах жареного мяса с луком и дымный аромат овсяных лепешек. Тишина сменилась бойкими криками торговцев, визгом ребятишек, скворчанием жира на углях, чавканьем, чмоканьем, звоном.
Славный город Папария сверкал разноцветьем огней. Казалось, в небе над ним кто-то проделал дыру, и оттуда высыпалась целая куча звезд. Люди поймали их, закатали в банки и выставили у домов. Улицы были теплыми, уютными и праздничными. Мерно таяли за цветным стеклом свечи. Как и всегда перед затмением, горожане жгли их ночь напролет. При свете ламп гуляли, торговали, шумно ссорились. Они выспятся после – в чернодень, а пока в городе бурлила жизнь.
Липкуд и Элла влились в шумный поток и без труда пробрались к большому зданию из желтоватого камня с окнами в виде виноградных гроздей. Крошечные круглые стекла разных оттенков синего лепились друг к другу, следуя задумке неизвестного мастера. Над ними зеленели настоящие лозы. Усики цеплялись за трещинки и шероховатости кладки, тянулись к самой крыше, увивали прямоугольные колонны возле крыльца.
Липкуд шумно выдохнул, толкнул дверь и вошел. Внутри было жарко и дымно, стояли в три ряда выскобленные столы. Впереди терялась в темноте лестница, ведущая на второй этаж. Там обыкновенно ночевали заезжие или совсем уж пьяные, если имелась в кармане деньга.
Липкуд окинул взглядом залу и отыскал нужного человека. Старина Гвен ничуть не изменился. Все такой же лысый и важный. Он стоял за стойкой, с озабоченным видом гоняя камни на счетах, и не обратил внимания на нового постояльца, пока не почуял исходящую от него вонь. Все головы повернулись в сторону Косички. Люди зажимали носы и морщились. Гвен приставил к лицу крепко надушенный платок. От яростного взгляда певуну захотелось бежать куда подальше, но он пересилил страх и направился прямиком к хозяину.
– Спою, станцую голышом, сочиню балладу для твоих усиков, – предложил он.
– Ты лучше катись отсюда подобру-поздорову и мойся, – мрачно процедил Гвен.
– Я бы к тебе и не заявился, да дело у меня такое, что деваться некуда.
Липкуд кивнул на спрятанную под кафтаном Эллу.
– Кто это у тебя там? Девка?
– Какая тебе девка! – Косичка огляделся по сторонам, нагнулся к стойке и шепнул с заговорщицким видом: – Привидение!
Гвен недоверчиво фыркнул.
– Я видишь грязный какой? Чем воняет, чуешь?
– Дерьмом воняет.
– Смертью пахнет! Смертью!
Липкуд уловил искру страха в темных глазах суеверного хозяина и продолжил:
– Не так-то просто я сюда добрался. По болоту шел. По дороге заброшенной. Чуть не утоп. Бреду, значит, смеркаться начало. Воронье на ветках каркает. Дерева ветки свои жуткие выставили – шевелятся. Чернющее все становится. У-у-у. А березы под ногами, как кости, белеют. Будто какой гигант там давным-давно в пучину ушел, а потом всплыл рыбой обглоданной. Гляжу я, мелькает что-то невдалеке. И то ближе, то дальше. То едва видно, а то в самый затылок дышит…
Косичка продолжил нагонять жути и, когда Гвен так увлекся рассказом, что даже убрал от носа платок, резко распахнул кафтан.
– Вот!
При виде Эллы, целиком покрытой инеем, хозяин шарахнулся к шкафу и ударился об него. Дрогнули полки, зазвенели бутыли, запахло клевером и вереском – это разбились графины с наливками. Содержимое просачивалось меж щелями половиц и струйками стекало в погреб.
Гвен выругался. Липкуд спрятал девочку.
– Вот так и ходит теперь за мной мертвая! Страсти всякие рассказывает. Кто когда помрет. На ком проклятие висит. У кого дите порченое родиться может. Нашептывает! Спать не дает! А если уйду от нее хоть на шаг – придушит! Вишь след?
Липкуд продемонстрировал красную полосу на шее, натертую узким горлом рубахи.
Гвен побелел и выпучил глаза. Он и сам походил на привидение. Десяток зевак со страхом таращились на ноги Эллы в обледенелых башмаках. Повисла напряженная тишина.
– Так и чего ж ты сюда ее припер?! – выпалил кто-то. – Она ж смерть несет! Подохнем все!
– Да ты не бойся, – прищурился Липкуд. – Никому она вреда не сделает. Потому как я ей крови своей пить даю!
– Крови! – ахнул Гвен.
– Так и есть, – хмуро кивнул Косичка. – Уж и таю я, и бледнею. А деваться некуда. Упокоиться ей надо, и тогда можно будет на болотах новую дорогу рубить. Никто там больше не утопнет.
На Липкуда поглядывали с опаской, и он понял, что пора выполнить задуманное.
– Пойду я дальше, – сказал он. – Мертвая зовет. Только и сказать зашел, что дорогу можно рубить новую на болотах. И вы все не бойтесь. Упокою я ее. И не будет никаких вам проклятий. Только смотрите! Не трогайте ни ее, ни меня, не то к вам прицепится!
Все расступились, когда он побрел к выходу. У порога обернулся.
– Слышь, Гвен! Поесть мне собери в дорогу. Вдруг помру. Не упокою ее тогда.
– Ишь чего! Проваливай отсюда!
– Да ты мне на пол кинь! Я подберу! Она ж кровь мою пьет, сил нету!
Хозяин поглядел на остальных, ища поддержки.
– Дай ты ему! – всполошился лохматый старик. – И побольше дай! Пусть далеко
