– Это не повод пускать все на самотек! – возмутился провидец. – Мы должны быть аккуратными! Сейчас каждый человек на счету!
– Это не повод поступать не по совести, – заявил Астре, окатив Кайоши самым пронзительным взглядом из своего арсенала. – Раз я третья ключевая фигура плана, то прослежу, чтобы вы выполняли его как следует.
– Спали вас затмение, – выдохнул принц, закрыв глаза ладонью. – Вы двое – еще хуже, чем Тавар и Такалам! И конечно, именно мне приспичило оказаться между вами!
Глава 6
Злой рок
На земле Мерзлых скал, где небо пляшет сине-зелеными сполохами, сам я не был, но встретил однажды человека из тех мест. Был это крепкий, ладный оннин, в чьей темной бороде уже проклюнулись первые седые волоски. Тем удивительней было слушать его истории про Матерь Природу, что повелевает всем и вся, похожие на детские сказки. И если в прочих местах легенды рассказывали мне именно как вымыслы старины, то Мерзлые скалы и Росина до сих пор глубоко погружены в религиозное верование насчет затмения.
Со слов того человека, черное солнце возникло для равновесия в природе, чтобы увеличилось время отдыха Матери от людей. Раньше сетеррийцы боялись выходить ночами и тревожить великий дух божества. Но потом осмелели: придумали фонари, научились приручать животных, сделали оружие и стали занимать все больше времени, которое им не принадлежало. Вот почему каждый третий день восходит черное солнце и для людей наступает ночь. Для животных же и растений продолжается обычная жизнь.
Я увидел в этой легенде зерна истины и даже провел несколько экспериментов. Так я понял, что в затменные сутки испаряется почти столько же воды, сколько в обычные дни. Растения продолжают развиваться в полную силу, хотя наблюдения ученых давно доказали: основа прироста для них – солнечный свет. Животные в чернодни также ведут обычный образ жизни. И не только ночные хищники властвуют на Сетерре в это время. Ни диких, ни домашних зверей не одолевает беспокойство, тогда как обыкновенно перед землетрясениями, смерчами или цунами они начинают вести себя странно. Выходит, черное солнце для них неопасно и позволяет видеть и передвигаться так же, как в обычные дни.
(Из книги «Легенды затмения» отшельника Такалама)* * *Воды Медвежьего моря, пароход «Мурасаки», 4-й трид 1020 г. от р. ч. с.
Я под горушку с любимым да ходи-ила,Под рябинушкой постелю нам стели-ила.Ой, гори-гори-звезды, не смотри-ите,Ой, росы, ног не холоди-ите…Олья лежала животом на бушприте[4] и смотрела, как киль взрезает тихую воду. Впереди тянулись линии тросов и бесформенными грудами, словно выброшенные на берег водоросли, белели рулоны парусов. Туман сходил медленно, его следы блестели на снастях, мешковине и ограждении палубы, но бьющий в лицо ветер был теплым, и Олья купалась в нем, чувствуя, что наконец-то наступила весна.
Всю ночь и до сих пор пароход шел на угле, и, кажется, люди уже закоптились в его дыму, но благоприятного пассата[5] из рассказов Княжны все не было, и мачты стояли голые, не считая налепленной на них веревочной ерунды, по которой матросы лазали с ловкостью Морошки и обозначения которой Олья так и не выучила.
Море за кормой блестело, гладкое, как стекло. Лишь робкое встречное дуновение тревожило снасти. При таком штиле паруса становились бесполезными и выручала только паровая машина, огромные колеса которой мяли и бултыхали волны в бесконечную пену, оставляя за «Мурасаки» белый след, как от повозки, проехавшей по снежной дороге. След этот, как и положено снегу, пусть и морскому, быстро таял.
Позади Ольи, болтая ногами, свешенными через щели резного заборчика с чудны́м названием, какого не запомнишь, распевала Унара, и по ее бодрому голосу, вплетенному в веселый мотив, было ясно – она тоже чувствует весну. От солнца и соли Унара сделалась почти черной. До того, что ее веснушки сначала проявились во всей красе, а теперь сравнялись с бронзой кожи. Только тонкие брови, как два белых перышка, да выгоревшие светлые волосы напоминали о том, что она коренная росинка. Унара щурилась на восходящее солнце и горланила на всю палубу, ни капли не стесняясь чайнуков, то и дело сновавших мимо. С высоты полубака она разглядывала все, что происходило внизу, и наверняка ждала одного из «бабонек».
– Ох, маюсь, маюсь, поломаюсь. Может, зря не взяла, а? – спросила она.
– Чего не взяла?
– Да платье! Вот зачем я тебя, дуру, послушала? Надо было взять, а вдруг он теперь на меня и не глянет! Будет как эти вязальщики ходить, слова не проронит.
Унара имела в виду остроухов, по какой-то причине совершенно равнодушных к женской половине корабля. Матросы во главе с Лысым Львом в голубой панамке – он стоял у штурвала, где до того держал вахту молоденький узкоглазик, и сверял курс «Мурасаки» – тоже сторонились вед и только «бабоньки» проявляли к ним явный интерес.
– Да не зря. – Олья свесила руку, потянувшись к своему отражению. – Я ж тебе говорю – как откажешь, так и привяжешь. Он теперь день и ночь про тебя думает. С ними так и надо. Он к тебе губки бантиком, а ты к нему спиной. А как совсем огорчится, так ты ему улыбнись. И будет виться вокруг тебя, как Морошка возле Княжны. Да и зачем тебе его тряпка цветастая?
– Красивая тряпка-то, – вздохнула Унара. – Если уж в таких тряпках мужики на бабонек похожи становятся, то я бы и вовсе расцвела. Надо было взять…
Олья смотрела на свое мутное отражение в воде и вспоминала красное, словно ягоды калины, свадебное платье и агатовые гребни в волосах. Такой красивой она уже не будет. И прежней жизни ей не видать. И Василь… и к Василю больше нет ничего. Пусто в груди, словно птичка-любовь гнездо покинула. Остались одни перышки-воспоминания. Даже образ Василя забылся. Мутным стал, как отражение в неспокойной воде.
– Слушай, всю ночь я не спала, – сказала Олья. – После чуши этой про то, что Матери нет.
– Ой, да забудь ты! – отмахнулась Унара. – И думать тут нечего. Как это Матери нету? Эти западные все, как один, дурные и неверующие. Природу не уважают, по ночам фонарей своих навешивают, вот и не любит их Матерь, не помогает лишний раз. А они как положено жить не хотят, вот и придумали себе успокоение, что Матери нету и что это какой-то там Ри нас у Взрыля собирал да про корабль предупредил. Тьфу ты, ересь какая!
– И не тревожно тебе? – спросила Олья, глядя на горизонт. – Так все по зернышку Княжна разложил… Что-то
