Властий кивнул и поднялся. Уходя, он не сдержал улыбку, заметив, что Такалам привычно достал откуда-то листок бумаги и принялся записывать. Вскоре вместе с прималем они пошли вдоль дворцовых построек и фонтанов к воротам.
– Собирайтесь! – говорил Такалам каждому, кто встречался на пути. – Мы идем встречать первый день без черного солнца.
Когда Нико вышел за пределы дворца, вместе с ним шло уже несколько тысяч подданных.
На площади и правда ждали. Столько людей здесь не бывало даже в дни больших праздников, но в воздухе витала тишина, достойная склепов Эпинеи. Только дыхание, ставшее, казалось, единым, разгоняло душный воздух Падура.
Пахло потом, яблоками и свечным воском. Старики и матери с младенцами сидели у фонтанов, где жара не так чувствовалась. Остальные расположились прямо на каменных плитах.
Завидев Седьмого, все как по команде рухнули в поклоне, а поднявшись, начали зажигать свечи. Нишайравиннам увидел их почти у каждого, как и подсолнухи. И одеты горожане были в самые светлые вещи, какие нашлись в их гардеробе. Нико шел в одежде отца, расшитой золотом и бриллиантовыми бусинами. Люди смотрели на его снежные волосы, и вера, только что бывшая сплетнями из чьих-то восхищенных уст, проникала в них до самого нутра.
Нико вышел с площади, и сплошной поток двинулся вслед за ним по центральной дороге. Все они, даже Такалам, двигались на почтительном расстоянии от властия. Седьмой шел впереди, возглавляя самое великое шествие за всю историю Соаху. А позади горели свечи, рябили в руках подсолнухи, ветер колыхал светлые одежды и тысячи босых, как у Нико, ступней приминали теплую траву.
Властий вышел в поле.
Туда, где покоился пепел ушедших.
«Я верю», – подумал Нишайравиннам, глядя на солнце.
Он закрыл глаза в ожидании чуда, и в это мгновение, за секунду до новой эры, из тишины, треска свечей и пятен цветочных солнц в нем рождалась великая надежда.
Ветер всколыхнул белые волосы властия, прошелся волнами по траве и поднял частицы пепла в воздух.
Главные часы Падура прозвонили первый удар. До затмения оставалось несколько вдохов, но никто не шелохнулся.
Второй удар разнесся над башней и полем.
– Верьте! – громко сказал Нико, перебивая звон колокола.
Тысячи рук подняли к небу свечи и подсолнухи.
Они верили.
Верили, пока часы били четвертый и пятый удары.
И вот над полем снова зазвенела тишина. Невесомая, полная надежды и света.
Время наступило.
Властий открыл глаза…
Вместо эпилога
Меня зовут Такалам, и это моя последняя запись – дань привычке, много лет сопровождавшей меня. Вскоре я откажусь от нее, но сегодня, пусть не ради необходимости, а для символизма, который обозначит завершение старого этапа моей жизни и начало нового, я запишу эти строки здесь, а после сожгу, как сжигал до сих пор множество дневников, запечатленных в стенах дворца.
Все мы стоим на распутье, и мир ничего не может нам обещать, так же как и мы ему. Не все ожидания исполнятся, и мечты наши отчасти будут разрушены. С большой вероятностью мы сами разрушим их. Но пока этого не случилось и пока в нас жива надежда, мне хочется строить грандиозные планы и верить, что в этот раз я исправлю свою ошибку, вызванную трусостью, и стану императором Большой Косы, коим рожден по праву. Ибо я, а не кто-то другой несу ответственность за то, что вот уже много лет происходит там по воле моего названого брата Валаария.
Я должен изменить уклад этого архипелага, который так долго и упорно не признавал истинным домом. Ведь это делало меня ответственным за него. И потому я предпочитал Шаури. Но пример юноши, которого я воспитал, а жизнь огранила до мужчины, вызывает во мне такой восторг и стыд, что я не смею вечно прятаться за него и верить, будто он и впредь станет решать то, что не сумел я. Отныне я должен помогать ему изо всех сил, и я сделаю для него все, на что меня хватит. Каждой капли моей крови, каждого мускула, каждой разумной мысли.
Услышав о моих планах, он, как истинный хозяин жизни, не стал ни отговаривать меня, ни жаловаться. О нет. Он пошутил, что я всегда мечтал о детях и теперь мне предстоит хорошенько постараться, ибо у Большой Косы шесть островов, и, дабы все их заселить наследниками, мне придется потратить немало времени на роль главы семейства. И может быть, тогда, обзаведшись женой и чадами, я наконец перестану быть таким невыносимым занудой, что мухи от моих речей засыпают на лету и падают в озеро, и потому в нем такая жирная рыба.
Лицо его выражало спокойствие, он улыбался, и я понял, как он вырос за этот год и какая сила отныне сияет в нем вопреки боли. В тот миг на моих глазах из мальчишки, которого я знал, родился властий, каких еще не было ни в Соаху, ни на целой Сетерре.
Я не знаю, как утешить его, и не могу обещать того, что облегчит его боль, ибо это может не сбыться. Но я знаю: он готов к любому исходу и даже худший не сломит его, ибо внутри он не один.
Сегодня мы заслужили этот разговор. Я заслужил поделиться тем, что столько времени держал в себе, а властий – узнать ответы на любые вопросы. Ответы, ради которых он столько сделал. Но завтра мы забудем все то, чего знать не должны. Все то, до чего обязаны дойти своим умом. Черное солнце вновь станет для нас легендой из прошлого, волшебной вдохновляющей историей. Я забуду свой путь и все догадки. Забуду моего друга. Забуду большинство тайн Сетерры и, быть может, даже всю свою прошлую жизнь.
Но это неважно.
Когда-нибудь мы дойдем до всего своим умом, а пока не время.
Я не ведаю и не возьмусь гадать, по какому пути мы пойдем. Куда двинемся, стоя на распутье. Но я знаю: отныне у нас есть выбор. И выбор этот зависит от нас.
Такалам закончил писать, свернул листок и поджег свечой из фонарика, снятого с одного из крючков. Он смотрел на пламя, роняя пепел в воду до тех пор, пока оно не начало обжигать пальцы. Тогда он бросил остатки в озеро, и они отправились таять среди кувшинок и глупых рыб, наверняка принявших серые хлопья за хлеб. Те, что не достались им, взлетели вместе с ветром к верхушкам лимонных крон и затерялись в них шепотом пепла.
Такалам проводил их взглядом и спустился по ступеням в сад, чтобы встретить Седьмого, который вот-вот должен был появиться на террасе
