– Слава богу! – Диана помчалась навстречу водителю.
– У него нож! – крикнула Полина.
– Отпусти моего мальчика, – прошипел мужчина, замахиваясь.
– Нет, вы не так… – Лезвие воткнулось Диане под ребра. Полина вспомнила татуировку, милую панду, на поджаром животе журналистки. Диана выдохнула изумленно.
– Нет, дядя Вова, нет! – это кричал Назар.
Мужчина провернул нож, выдернул. Диана упала, хватаясь пальцами за рану.
– Я иду, мой мальчик, – сказал мужчина.
Полина сжала пистолет обеими руками и выстрелила. Правый глаз убийцы лопнул. Резиновый шарик канул в мозг. Конвульсирующее тело шлепнулось в бурую жижу.
Полина нашла холодное запястье Назара. Он выл, звал тетю Диану. Полина потащила его через шоссе, к лестнице. Вечность они карабкались на холм.
– Ну, давай же!
– Служба полиции, – донеслось из трубки.
«Да!»
Полина затараторила:
– Поселок Весенний! На нас напали! Банда, у них ножи и молотки! Несколько человек убито! Здесь ребенок! Мы прячемся на холме, где пушка!
Диспетчер что-то говорил, она обронила телефон и посмотрела вниз. По ступенькам, держась за поручень, шла сестра Лиза. Следом ковылял ее приспешник.
– Боженька, Боженька, – шептал Назар.
На холме пахло медью. Воздух был наэлектризован, во рту появился кислый привкус, будто Полина лизнула батарейку. Она заморгала осоловело.
Она видела по «Дискавери» передачу про огни святого Эльма. Сейчас она наблюдала, как светлячки, каждый величиной с теннисный мяч, пляшут на дуле гаубицы. В небе, то тут, то там, вспыхивали искры – она подумала о птицах, загорающихся на лету.
Новостройки мигали в дожде непостижимо далеко.
Пение – без слов – траурная бесконечная нота – нарастало. Толстуха всходила на площадку, ее губы образовывали кольцо, язык вибрировал за пломбами.
Захотелось зажать ладонями уши, но руки были заняты – пистолетом, Назаром. Полина попятилась к скамейке, отсюда вечером она звонила Кате.
Сноп искр посыпался с гаубицы.
Сестра Лиза пела и водила перед собой скрюченными пальцами, словно играла на невидимой арфе или перебирала корешки невидимых книг. Второй сектант упал на четвереньки и бился лбом об асфальт.
Полина разрядила в них обойму, но то ли мазала, то ли фанатики не чувствовали пуль.
От заунывного пения болела голова.
– Перестань! – проскрежетала Полина.
Тонкий луч прошил небосвод, вертикально ударил в холм. Точно в тучах врубили прожектор. Кисть Назара выскользнула из онемевших пальцев. Свет поманил его. И мальчик сам стал светом – он вплыл в луч. Ботиночки скребли носками по асфальту. Назар воспарил. Раскинув руки крестом, чуть отклонившись назад. Голова болталась, отороченная сияющим нимбом, лицо было обращено к источнику света. И дождинки закручивались винтом, образуя туннель.
Крохотная фигура поднималась в небо.
Полина забыла дышать.
Сектант бился в истерике у гаубицы. Лиза царапала толстые щеки ногтями и голосила:
– Звездные детки! Звездные дудочники! Ненасытные ангелы с черными перьями! Тон-Агын! Абди! Абди! Тон-Агын!
Полине показалось, что у нее с минуты на минуту взорвется мозг. Вой сирены – откуда он здесь? – стегал по ушам. А потом все закончилось. Луч схлопнулся. Погасли огни. Мальчик плавно опустился на площадку.
– Тон-Агын! – толстуха бросилась к Назару, но он выпростал руку, и сектантка будто врезалась в преграду.
Ее подельник выпрямился – как марионетка, которую потянули за ниточки. Из-под волос сочилась красная роса. Раздался хруст. Черепная коробка сектанта сплющилась, лицо треснуло, и содержимое черепа, как блевота, вылилось из кровавой прорехи заодно с белыми зубами.
Родимое пятно сестры Лизы вспучилось и пошло волдырями. Она заорала. Язычок пламени родился из лопнувшего пузыря и слизал ресницы. Занялись, треща, крашеные кудри. Огонь хлынул из щеки, глазные яблоки сварились в глазницах. Пылающая Лиза замахала ладошками, ноги ее запутались. Живой факел покатился по лестнице и скрылся в ночи.
Полина кричала, но не слышала своего крика.
Мальчик приблизился и присел возле нее на корточки. Изумрудные глаза лучились такой вселенской любовью, что страх моментально улетучился. Ветер разогнал тучи. Тени сгинули.
– Маленький! – Полина заплакала от счастья.
Назар убрал прядь с Полининого виска, наклонился и поцеловал в лоб. Радужки мальчика отпечатались на ее сетчатке, как клейма.
– Господи! – сказала Полина.
Губы бога были ледяными.
Палата
Примерно через час после обхода в коридоре раздался сипловатый басок:
– Помидоры, огурцы и другие овощи…
Катышев оторвался от книги. За четыре дня это был самый громкий звук, который он здесь услышал.
– Щель едет на такси…
Рыжий таракан, возмущенно шевеля усами, побежал по линолеуму.
– Хер на скорой помощи!
Дверь отворилась, в палату протиснулся плечистый короткостриженый мужичок. Подмигнул Катышеву с порога.
– Как культурно! – проворчала толстоногая, средних лет санитарка Люба. Указала на пустую койку.
– И потише, пожалуйста. Больные отдыхают.
– Нем как рыба!
Мужичок – спортивные штаны, вязаный свитер, квадратная челюсть в щетине – бросил клетчатую сумку на тумбочку и подбоченился.
Оглядел углы в грибке, замшелые синие трубы, трухлявый подоконник, и заключил:
– Как дома, а дома – хоть стреляйся.
– Не нравится – выписывайтесь, – буркнула Люба, застилая постель.
– Я очарован.
Санитарка кое-как запихнула волглую от сырости подушку в наволочку и утопала, виляя гузном.
– Ай, какая женщина! Убиться можно! Алла люби ее в рот Пугачева.
Мужичок живо пересек палату и протянул Катышеву мозолистую ладонь. У мизинца не хватало одной фаланги. В кучерявых волосках синела блеклая татуировка «КЛЕН».
– Алик.
– Валентин.
Катышев моргнуть не успел, как товарищ по несчастью подхватил его книгу.
– «Так говорил Заратустра». Цикаво?
– Ну… – неуверенно замычал Катышев.
– Дашь потом полистать.
Алик двинулся к койке – устраиваться.
Катышев попытался читать («Опьяняющая радость для страдающего – отвратить взор от страдания своего и забыться»), но Алик запел.
– Эх, гуляй, мужик, пропивай, что есть…
Он грохал дверцами тумбочки – на внутренней их стороне кто-то выцарапал черточки – дни до выписки.
– Нормуль. Очухаюсь, и в самоволку пойду. Тут имеются красивые сестрички? Или, как эта, все?
– Алена – симпатичная.
– О! Трахнем-подружимся.
Завоняло чесноком.
– Моя ж ты лапочка, – Алик оценил содержимое полулитровой банки и сунул ее в ящик. – Супруга, говорю, у меня – золото. Ну как супруга? Подруга дней суровых. Кандидатура жены утверждена рейхсфюрером. Ты сам-то женат?
– Нет.
– И правильно. Нехер.
Он извлекал из сумки кроссворды, тапочки, тельняшку, кипятильник, какие-то мази.
– Давно тут?
– С понедельника.
– Связки?
– Мениск.
Катышев потрогал перебинтованное колено. За тридцать лет он толком ни разу не болел, даже гриппом, и вот досада – в парадной, на ровном месте, споткнулся и полетел с лестницы. Повреждение заднего рога мениска. Кто знал, что у него рога имеются?
– На льду поскользнулся, – соврал Катышев.
Алик вдруг освирепел.
– Да потому что суки! – Он грохнул кулаком по изножью кровати. – Градоначальники херовы. Полгорода снегом замело. Завалы до крыш. А они в ус не дуют. Где песок? Где машины снегоуборочные? Им насрать, Валера.
– Валя, – поправил Катышев.
– Насрать им. Знаешь, кто самый богатый человек в мире?
– Рокфеллер?
– На!
Валик рубанул ребром ладони по сгибу локтя, отмеряя.
– Черномырдин, прикинь! Он в рейтинге каком-то америкосовском спалился. Они, суки, нас Клинтону в рабство продадут. Землю толкнут за копейки, а нас – батрачить заставят, помяни мое слово. К двухтысячному году тут ничего русского не останется. Будут нам пайки с вертолетов сбрасывать. Как в блокаду.
Катышев не разобрал про вертолеты,
