Поэт не понимал, как ему выбраться из-под железа. Да и не имел пока ни сил, ни желания. Святой Георгий был весом с рыцарского коня в доспехе.
* * *Вийон с трудом вылез из-под канделябра. Рядом неподвижно сидела Марион. Молчала. Смотрела на окровавленное лицо Жиля де Силле, и по щекам ее ползли слезы.
Постанывая от боли, поэт пополз по полу. В конце концов, провозившись пару долгих минут, показавшихся часами, руки его нащупали надщербленную колонну и оперлись о нее. Он с трудом поднял себя на ноги, а потом всем весом навалился на двери. Долго копил силы, чтобы открыть запоры. Огромные створки распахнулись настежь. Вийон ступил несколько шагов вперед и оказался напротив огромной толпы ангелов. Лучистое сияние пронзало его тело, пока он сходил по ступеням. Хотел перекреститься и что-то сказать, но уже не смог.
* * *Огромные ворота церкви отворились со скрипом. Дети замерли, всматриваясь в проход, из которого должен был выйти Спаситель. Сложили руки в молитве, склонились, некоторые пали на колени.
– Прииди, Иисусе Христе… Помоги нам, – шептали бесчисленные губы.
И Иисус вышел к ним. Медленно переступил порог церкви. Сошел прямо с креста, так что кровь сочилась из ран на его руках, стекала по длинным волосам. Одежды его были порваны, виднелись следы, оставленные мечами римских легионеров. Из красных следов от терновой короны сочились струйки крови.
Дети бросились к нему с криками и плачем – к своему Отцу. Иисус с трудом сошел по ступеням церкви, споткнулся, но они не дали ему прикоснуться к земле. Приняли на свои руки его израненное тело. Два брата, сыновья вялильщика Пьер и Луи подхватили его первыми и вместе с другими понесли дальше через толпу. Малыш Жерар, сын капитана стражи, целовал его раны вместе с Паулой. Колетт придерживала усталые ступни Господа.
Глаза Иисуса сомкнулись, а на лице его проступила бледность.
Дети уносили его все дальше и дальше. Сквозь лес, пронизанный лучами лунного света, в котором плясали светлячки. Сквозь луга, на которых осенние цветы, засыпая, смыкали лепестки. И так вышли на самый берег Од, поросший камышом и мягкими травами. Тут положили тело Иисуса, обмыли его раны, целовали его ноги и все время молились Богу о его здоровье.
И Бог прислушался к ним, а потом побледнели звезды и над горными вершинами начало восходить солнце. И тогда дети покрыли тело Иисуса гирляндами цветов, положили его на носилки из веток и лесного хвоща и отправились в город.
Вийон спал.
Далеко под сводом монастырской церкви били черными крыльями вороны. Птицы обсели тело Жиля де Силле и умело вылущивали его из-под доспехов, проклевывали ткань, рвали ремешки и пряжки, чтобы отдать дьяволу то, что всегда принадлежало ему.
* * *Вийон взглянул вглубь мрачного колодца. На дне ямы не виднелось больше пламя свечи. Он несколько раз опускал ведро с запиской на провощенной таблице. Не получил никакого ответа.
– Брат Арнальд, – прошептал он в бездну. – Отзовитесь…
Никто ему не ответил.
Каменщики втиснули в дыру последний камень, толсто обложенный раствором.
Наглухо замуровали келью.
И ее тайну.
* * *– Марион Бове. За еретичество, апостазию, а также за отправление колдовства и содомии, примером чего было хождение в мужской одежде, ты будешь сожжена живьем на медленном огне, а прах твой будет развеян на четыре стороны света.
Инквизитор сел.
– Хочешь ли что-то сказать, дочь моя? Отрекаешься ли ты от дьявола и слуг его? Отказываешься ли от катарской ереси?
Ответ легко можно было предвидеть.
* * *Собор Святого Назария был полон людей. Достойные патриции сидели на лавках, а народ попроще толпился под стенами.
– Помолимся, братья и сестры! Помолимся о Божьем благословении инквизитора святого отца, его преподобия Николя Жакье, и уважаемого господина Франсуа Вийона, которые, милостью Господа, освободили наш город от ужасного Зверя!
Люди падали на колени. Плакали. Не плакал только преподобный Жакье. С легкой улыбкой смотрел он на предназначенное для поэта пустое место на лавке.
* * *– И где же, выходит, он это золото прячет? В сундуке в подвале? – спросил Вийон двух воров-оборванцев, сидевших с ним за залитым вином столом в скверной корчме «Под Сарацином» в Нижнем городе. – Не брешете?
– Вход туда из сада, через люк. А сперва через стену надобно перелезть. Она невысокая. Мы все видели. Я залезу на стену, а с нее переберусь на липу…
Вийон одним глотком опустошил кубок мерзкого кислого винца.
– Сто тысяч чертей, если не брешете – я в деле! – сказал. – Триста золотых эскудо на дороге не валяются.
– Когда выходим?
– Как только стемнеет, морды! За дело! Золото ждет нас.
Шлюха, сидевшая на коленях у вора, весело рассмеялась. Вийон проставлялся ей вот уже два дня. Она же отдавалась ему задаром – поскольку он обещал, что опишет ее в поэме.
– Хлебом и вином клянусь, братья, – сказал поэт, ухмыляясь. – За нашу удачу!
– За удачу.
Все стукнулись кружками.
Далеко в соборе били колокола.
Так далеко до неба
Во тьме, освещая себе путь красным фонарем, пробирались две фигуры. Рубиновое свечение выхватывало из мрака абрисы надгробных плит. Покрытые надписями и рельефами, надгробия, казалось, двигались, как будто камень оживал под пурпурным светом. Погасшие сморщенные лица скалились, показывая клыки. Змееобразные драконы и надгробные василиски свивались на каменных обрамлениях могильных плит, отпугивая смельчаков, которым вздумалось бы нарушить покой мертвых. Но когда круг света передвигался за могильные плиты, кажимость потаенной жизни исчезала. Оставались лишь черные прямоугольники под серебристым сиянием. Голые, покрытые инеем деревья казались в этом сиянии уменьшившимися и неопасными.
Рабюстель шагал первым, припадая на левую ногу. Для него это был не первый случай. Но, вышагивая между могилами, Лионель чувствовал, как холод берет его за горло. Ему было страшно. Был он карлик, ноги у него были кривые и короткие, поэтому, чтобы поспевать за товарищем, он почти бежал, подпрыгивая и покачиваясь. К тому же спина его сгибалась под тяжестью завернутых в тряпки инструментов.
Рабюстель вдруг остановился, карлик почти наткнулся на него. Проводник прислушивался минуту, а потом, словно крадущаяся рысь, одновременно решительно и мягко свернул направо. Из темноты внезапно вынырнул едва видимый край надгробия. Небольшую могилку соорудили недавно, свежую землю покрывал иней.
– Есть, – прошептал Рабюстель. – Малой, готовь лопаты!
Карлик бросил сверток на землю и дернул, вываливая содержимое на траву. Блеснули в лунном свете кирки. Рабюстель разложил рядом кусок полотна.
– Доктор Агриппа сможет пилить кости, сколько душа его пожелает, – сказал он тихо. – Причем – молодухины. Раритет…
– Долго она тут лежит? – спросил Лионель. – А чтоб его чума разорвала! Давненько я себя так не чувствовал, как нынче.
– Хорошая, сутошной свежести, холодненькая, – проворчал Рабюстель на жаргоне городских кладбищенских гиен. – Вон там начинай, от головы.
Когда Рабюстель воткнул в могилу лопату, Лионель со страхом оглянулся. Казалось, эхо прокатилось по всем подземным криптам
