Веселый это был город. В нескольких всего шагах Вийон увидел обоссанные ворота клонящегося набок дома с прусской стеной,[69] а подле них торговца, большого, рослого, с красной мордой, в меховой шапке на голове. Под стеной, с противоположной стороны, вышагивал, не замечая деревянного лотка, босой парень-зевака. Наверняка в Ренне был впервые, потому что с открытым ртом глядел на фасады городских домов. Вот он споткнулся и зацепил коленом доску лотка. Деревянная конструкция рассыпалась, а кочаны капусты и подувядшая брюква посыпались в грязь. Ее мгновенно затоптали прохожие. Продавец даже не крикнул. Без слова ухватил подростка за глотку, толкнул под стену и ударил кулаком в лицо. Бил долго, до крови, не обращая внимания на вой и крики. Вийон рассмеялся.
– В петлю гуляку! – крикнул насмешливо. – Лапоть приехал, знать не знает, как по городу ходить!
Чуть дальше, подле одной из островерхих арок подворотни ветхого каменного, осыпающегося от старости дома, трепали языком три старухи, сгибаясь под тяжестью взваленных на спины тюков.
– Нонешние люди-то, бабоньки, сами не ведають, шо творять. Такие вещи добрые в мусоре отыскивають-та, – говорила первая, скрюченная, словно кочерга.
– А грязишши-та. Стыдобы оне вовсе не имеють, – добавила вторая.
– Вота Лариса – вот же курва. На позатой неделе двух полюбовников принимала, – вмешалась третья, глуповатая на вид, с большими как блюдца глазами. – Да ишшо за раз. И как они ее трепали-та? В жопу?
– Эй, бабульки, о чем болтаете? – весело крикнул Вийон. – Сколько мусора каждая сожрет, пока не лопнет?
– Ктой-та? Чтой-та? – спросила третья, глуповато поглядывая.
– Ворюга это, – прошипела ядовито вторая и ткнула в сторону Вийона палкой. – Ты, шельма, выродок злодейский! Добрых людёв зобижаешь!
– Тише, тише, старая ты кошелка! – крикнул он весело. – А то еще старший твой услышит – и снова ребрами ступеньки на лестнице пересчитаешь!
– Вийон это, – рявкнула самая скрюченная. – Шельма! Негодяй! Вот увидишь, приду, когда тебя на рынке станут вешать!
– Не так быстро, старая! Скорей тебе кто-нибудь ублюдка сострогает на мусорке.
– Это уже и снесть неможна! Где стража? Чтобы такой-от шельма добрых людей оскорблял! – крикнула первая в ярости.
Вор только заржал и исчез в толпе.
Через несколько минут улочка вдруг закончилась, и перед Вийоном открылась площадь – широкое пространство, заставленное сотнями грязных лавок да лотков. Пространство, до этого ограниченное двумя стенами домов из кирпича и камня, вдруг раздалось в стороны, сделалось просторнее и вольнее. Над битыми, прохудившимися от времени крышами поэт видел острые, взмывающие над городом горные пики и мрачные скалистые стены Альп… Ренн был выстроен в предгорьях; с востока, юга и севера окружали его серые, насупленные скалы.
Вийон впитывал происходящее всеми своими чувствами. Поглощал шум торжища, крики, смех распутниц, вонь грязи, смешанной с навозом и отходами, ощущал толчею, толпу, проклятия. Отголоски торгов, споры и удары конских копыт. Открылся всему этому, вбирал всей душой обычный ежедневный шум проклятого города гнили и гнойных язв, почти такого же, как и любой другой город в герцогстве Конферраро. Он был его частью. И слишком хорошо знал об этом. Вдруг что-то ударило Вийона в голову, ворвалось в само его естество, болезненно ослепило глаза. Это всего лишь ветер разогнал завесу туч, и из-за серых, мрачных облаков выглянул солнечный луч. Вор выругался, не в силах вынести свет. Глаза его за долгие годы привыкли к хождению в полутьме, поэтому он быстро отскочил в тень ближайшей из лавок. Тут он вздохнул с облегчением. Взглянул на небо: дождевые тучи медленно уплывали прочь. Сквозь расщелины в их серой пелене проглядывали белые перистые облачка, освещенные сиянием солнца, далекие и таинственные. Он такого не любил. Что толку от их красоты, если никто не мог ступить на них, если не представляли они никакой пользы для людей.
В реальность он вернулся, споткнувшись о расшатанную каменную плиту – остаток древних мостовых Ренна. Снова опустив и втянув в плечи голову, он продолжил пробираться между лавками. Украдкой глянул на стены вокруг рыночной площади, на большие великолепные дома. Ну да. Все зло в этом мире исходило от богачей. Вийон был в этом абсолютно уверен. Это они, патриции славного города Ренна, обдирали до костей бедняков, выдавливали последний грошик из их кошелей, а потом развлекались, пили и гуляли не на свои деньги. Поэтому из-за богачей его никогда не мучила совесть. Прекрасно знал, что, перерезая глотки и отрезая пузатые кошели, он отбирал лишь то, что их владельцы отобрали у других. Он оглянулся и еще раз окинул взглядом дома вокруг рынка, а потом свернул в узкую, идущую вниз улочку.
* * *Фарамона разбудило солнце – желтое, осеннее. Теплые лучи света врывались в комнату сквозь плохо задернутые шторы. Было раннее утро. Прекрасный рассвет после морозной ночи.
Фарамон некоторое время еще лежал в постели. Не то чтобы он чувствовал себя плохо: боль, которая мучила его после ухода Жанны, уже притупилась. Все прошло, да и на самом деле это не имело большого значения.
Он поднялся с постели. Медленно подошел к узкой арке окна. Сквозь оправленные в свинец стекла видел солнце. Дом, в котором он обитал, был возведен в самой представительной части ратушной площади, рядом с домами богатых патрициев и купцов-нуворишей. И теперь перед Фарамоном раскидывалось огромное пространство городского торжища, а прямо перед окнами солнечное сияние расщеплялось на острых черных башнях собора Ренна. По его телу пробежала короткая дрожь при виде стрельчатых, возносящихся в небо шпилей, мощных колонн, огромных контрфорсов и мрачных карнизов, украшенных сотнями горгулий и бестий,
