Он знал их настоящие имена… Асмодей, Пруссар, Авистель, Вобис, Лурей и все остальные.
Когда-то давно и собор был другим. Еще до того как Альфреда де Вари объявили ересиархом, до того как короля Франции прогнали из-под города, до того как снова началась большая война Франции с Бургундией, тут почитали имя Бога. Собор Ренна приняли новокрещенцы. Те, кто остался верен учению Церкви, посещали храмы вне города. А время шло, и даже Папа перестал упоминать о принадлежащем ему, имея, как видно, дела поважнее. Нигде, буквально нигде не было покоя. Весь мир сотрясался от войн. Лига общественного блага герцогов Орлеана провозгласила бунт против короля Франции, в империи шли серьезные внутренние споры. Поляки купно с языческими литвинами и татарами наносили последние удары Тевтонскому ордену. А царило везде одно и то же: бедность и голод. Некуда было идти. Базель, Лион, Милан, Ренн… Везде одно и то же.
Донесшийся из-за дверей шум заставил его отвернуться от окна. Слышались чьи-то крики, жалобы, а потом стук двери где-то внизу, должно быть, в сенях.
– Бруно! Бруно!
На лестнице раздались быстрые уверенные шаги. Вызванный слуга вошел в комнату.
– Что за скандал внизу?
– Какой-то ублюдок замерз на наших ступеньках ночью, господин. Чтоб его чума взяла. Было ему с пять годков. Теперь пришла шлюха и говорит, что это ее ребенок. Хотела золота, господин. Ну так я ее и выставил за порог. Беда с этой голытьбой! Каждый год лезут сызнова! Мор бы их взял…
– Бруно! – прервал слугу Фарамон. – Этот ребенок и правда замерз у наших дверей?
– Она сама его тут оставила. Бедняки всегда так, господин. На клочки бы нас разорвали. Поэтому я ей и велел идти прочь!
– Ступай! – обронил гневно Фарамон. – Оставь меня одного.
Когда Бруно ушел, Фарамон вернулся к окну. Взглянул на солнце, не смыкая век, позволил золотистому сиянию наполнить глаза. Потом отодвинул засов, толкнул застекленные рамы. Выглянул на торговую площадь – в уши его ударил уличный шум, а в нос – вонь гнили и дерьма. Он затрясся. Был сыт по горло этим миром. Довольно этих несчастных, что сидели под стенами домов, довольно всех этих людей, для которых он ничего не смог бы сделать.
Он опустил взгляд. Увидел идущего меж лавками сгорбленного жака или скорее воришку. Фарамон видел всю его пустоту. Задумался, что такой оборванец, как этот, считает красотой. Наверняка – провести ночь с вонючей девкой, а быть может, перерезать при случае чужую глотку. Сомнения относительно персоны внизу развеялись, когда оборванец поднял голову, глядя на солнце, а потом, словно ударенный ножом, отскочил в тень: наверняка испугался золотого света, льющегося с небес. Предпочитал темноту.
Фарамон захлопнул окно, отрезая себя от смрада и шума торговой площади. Подошел к инкрустированному золотом секретеру и выдвинул верхний ящик. Взял сложенный лист пергамента. Воспоминание о Жанне вернулось снова. Он взял в руки стилет, покрытый арабскими надписями. Знал, что время еще не пришло, но не мог удержаться от мыслей о том, что должно было вскоре случиться. Он был сыт этим миром. Хотел отсюда сбежать, взлететь в небо и попасть туда, в подоблачные просторы. Он стоял и ласкал стилет пальцами.
* * *Кладбище располагалось на скалистом склоне. В сиянии осеннего солнца выглядело оно меньше, чем на самом деле, казалось каким-то уютным. Ветер шелестел стеблями сухой травы, подхватывал с земли пожелтевшую листву. Кладбище было старое, почти позабытое. Некогда хоронили тут богатых мещан и купцов, но от них остались лишь древние, растрескавшиеся плиты на размытых дождями могилах. Теперь некрополь служил местом последнего приюта для бедняков, самоубийц, убийц и преступников.
Вийон выглянул из-за каменной плиты. Над крышами домов он видел щербатые башни Высокого замка. Те заслоняли половину горизонта, пугали черными дырами остроконечных бойниц. Замок, перегородивший единственный путь к городу между излучинами реки Ааре, издавна лежал в руинах. Его вымершие, лишенные крыш строения стали приютом для нищих и бродяг. Бейлиф Ренна сидел в Нижнем замке, расположенном у подножия скалистого уступа, на котором высился замок Высокий, а князь Конфарреро, Анри Черный, обитал в замке далеко отсюда, на юге. Да… Все в этом месте медленно превращалось в руины. Тут не строили больших домов и замков, а на месте каменных строений изо дня в день вырастали смердящие мазанки.
Он быстро нашел могилу, раскопанную Лионелем и Рабюстелем. С прошлой ночи тут никого не было. Никто не закопал зиявшую в земле яму, из которой вынули гроб. На траве все еще лежали инструменты грабителей.
Вийон заглянул в яму. Гроба нигде не было видно. Он склонился над раскопанной могилой и замер. На песке увидел несколько обожженных щепок, почерневших кусочков дерева. Огляделся вокруг. Накрененная плита на соседней могиле была жутко закопчена. По другую сторону ямы он увидел большое пятно пепла. Осторожно дотронулся до него – серый прах ссыпался под пальцами. В густой пыли заметил несколько почерневших кусочков костей, подплавленную пуговицу… Значит, вот что осталось от Рабюстеля. Сгорел до пепла. Лионель не врал. Сатанинская сила покойницы испепелила и гроб.
Он чувствовал подступающее головокружение. Оперся о соседнее надгробие. Что тут произошло? Труп, загорающийся после открытия гроба? Может, ловушка? Но кто поставил бы такую в могиле девушки, похороненной на заброшенном кладбище? Может, все куда сложнее, чем он полагал? Он не знал, кем была умершая. Лионель говорил о патрицийке. Благороднорожденная на таком кладбище? И что случилось с телом? Тоже превратилось в пепел? А может, умершая была упырем?
Он медленно обошел могилу. Не нашел следов ног, но вдруг среди затоптанной сухой травы заметил перо. Большое, жесткое и твердое. Поражающее своей незапятнанной белизной. Оно явно не принадлежало ни одной из известных Вийону птиц. Он поднял перо, ошеломленно глядя на него. Откуда и почему оно тут появилось?
Поднял глаза к солнцу. Оно опалило непривычные к свету зеницы, ткнуло в череп тысячами колючих лучей. Вийон погрозил небу кулаком, а потом согнулся, набросив на голову капюшон. Похоже, придется раскрыть еще не одну тайну, связанную с этой могилой. Узнать, что тут случилось и откуда взялось перо – ключ к небесным пространствам. Этот птичий знак облаков, туч и небесных бездн, которые он так презирал, потому что они оставались недостижимыми для человека, приводил его в ярость.
* * *…Он летел
