Аббатство Сен-Жермен-де-Пре лежало перед ними, как плоский остров, щетинясь тремя каменными башнями посреди океана желтоватых полей и зеленых лугов.
– Мой патрон, Гийом де Вийон, может тебе помочь, – продолжал поэт. – Попрошу, чтобы он встретился с аббатом по твоему делу. В этих толстых стенах ты найдешь покой и сам изменишь свою жизнь.
– А когда придет твое время меняться?
Вийон хотел сплюнуть, но почувствовал сухость во рту. Замер с открытым ртом.
– Не пугайся меня, – продолжал немой. – Поверь, я настолько же далек от гнева прелата, как Париж от Иерусалима. Отделяет меня от него семь морей и бездн, размер которых не сумеешь и обозреть. Пока же…
Поэт остолбенело всматривался в него. Он явственно видел губы немого, которые произносили слова. Губы, за которыми не было языка!
– Погоди, погоди, ты ведь не можешь говорить! – крикнул он. – Что это значит? Говори, кто ты такой!
– А как ты думаешь? – Немой улыбнулся так по-простецки, искренне и обезоруживающе, что Вийон почувствовал, как на глаза ему наворачиваются слезы.
– Не знаю, – почти прошептал поэт. – Не хочу отвечать на этот вопрос, потому что я недостоин, чтобы ты пришел за мной.
– Всякий достоин. Тот, кто делает свой выбор мудро и разумно.
– Даже прелат из Святого Лаврентия? Все же в его церкви случались чудеса…
– Смотри сердцем, дорогой Вийон. То, что происходило в храме, было делом немого Ангелина: бедного, но доброго человека, чьими устами я говорю, но не прелата. Представь, человек этот молился за своего пробста настолько рьяно, что снизошла на него благодать. Загляни в свою душу и реши: то, что ты видел в церкви, происходило из-за прелата или по причине присутствия Духа Святого. Был ли это знак святости прелата или нечто совсем противоположное: знак, который должен был укрепить священника в его вере? Вспомни, как было в Блано или в Больсене, где истинное превращение гостии произошло лишь затем, чтобы духовно поддержать отца Петра из Праги, который усомнился в словах Господа. Как же такое чудесное превращение в тело и кровь могло не произойти в Святом Лаврентии, если там был Христос – в церкви, в толпе верных. Воистину истекал он кровью, когда прелат пил вино из чаши, а грехи священника разрывали на куски его тело. Но то, что было знаком предостережения, наполнило священника гордыней – он решил, что окружен благодатью Божьей, что он святой и непорочный, если уж хлеб превращается в тело Сына Божьего, а вино – в Его кровь. И тогда он принялся грешить еще больше.
Вийон слушал онемев.
– Я знал, что все сильнее давит на него тяжесть грехов, что укоры совести не дают ему покоя. Я пожертвовал ему крест, вырезанный из дерева, под которым он хотел похоронить память о своих преступлениях. Но он, вместо того чтобы молиться перед ним, причинял страдания несчастной распутнице, которая отдалась ему от голода, а не от плотской жажды; он же хлестал ее на кресте, будучи человеком, лишенным всякого страха. А поелику подпал он под грех гордыни, из символа моего страдания вместо утешения явился ему лжепророк, в сравнении с которым даже самые рьяные фарисеи или саддукеи были только отарой потерянных овечек, ищущих пастыря.
– Кем был Господь из дуба? Дьяволом? Языческим идолом?
– Не станешь ты иметь других богов пред лицом моим, сказал Господь.
– Но он же не был Сыном Божьим!
– Был тем, кого прелат хотел видеть на кресте вместо истинного Христа.
– И что я должен теперь… делать? – спросил беспомощно Вийон. – Я не готов ко всему этому.
– Ступай и не греши более.
– А если я не сойду со своей дороги? Меня ждет суд? Вечное проклятие?
– Как всегда, ты блуждаешь, словно мотылек вокруг свечи. Как неразумное дитя, что изображает собственного отца. Но разве любящий отец возненавидит своего потомка только за то, что тот неразумно сует пальцы в огонь? Отец выговорит такому сыну, но гнев его не обернется кровавой местью. Он будет искуплением, а не долгой казнью, ибо казни вашей желает лишь тот, кого ты помнишь живущим в дыре на кладбище Невинноубиенных. Когда бы были у тебя дети, ты бы и сам хорошо это понимал. А поскольку их у тебя нет, не могу ничего тебе посоветовать, кроме как создать, наконец, семью и остепениться, и тогда слова Святого Писания наверняка станут тебе понятны.
– Хорошо. Значит… еще подожду.
– Прими это, – немой подал ему крест, тот самый, которым чуть ранее он отогнал прелата Раймона от могилы, где тот хотел живьем погрести Вийона. Поэт непроизвольно отступил. И тогда Ангелин улыбнулся. – Прими его безбоязненно, – сказал, поглядывая на повозку, на которую приказал поэту погрузить останки Марии и Магдалены. – Поезжай на кладбище Невинноубиенных и вынь из норы под деревом тело несчастной Жанетт. А потом используй этот крест по назначению.
Возложил ладонь на лоб Вийона и ушел. Тогда-то поэт видел его в первый и в последний раз. Немой исчез среди отвратительных с виду мазанок квартала Темпль, растворился в предместье Монмартра, погрузившись в толпу подмастерьев, возниц и плебеев, запрудивших улицу Святого Гонория и Гревскую площадь. Исчез среди распутниц, выставляющих себя на Глатиньи, среди мазанок бедняков, что обитали на улице Ришар-де-Пуле, называемой улицей Свободных Мещан. Исчез там, где в переулках Парижа кружила серая, ободранная толпа бедняков, больных и убогих.
Вийон остался один. Положил крест на повозку, поднял кляче шоры и погнал ее вперед; сам шагал рядом с повозкой, направляясь прямиком на кладбище Невинноубиенных, чтобы уложить в освященную землю Марот из Шартра, называемую Марией, Марион Маделен дю Пон, называемую Пикардийкой, и несчастную малышку Жанетт ля Петит. А потом поставить над их могилой тяжелый крест из дуба.
Ересиарх
1. Обручение с виселицей
Колин наложил в штаны еще до того, как седой трясущийся палач выбил у него из-под ног лесенку. Предпоследний из банды Ракушат, Беспутных Ребят, которого сотоварищи называли Жаннесом, рухнул вниз, заколыхался в петле, а потом минуту-другую бился и дергался. Все напрасно. Конопляное вервие деревянной любовницы синдика Кагора держало его крепче, чем старая шлюха – пьяного жака.
Вийон взглянул вверх и содрогнулся. Палач как раз приставил лестницу к перекладине ровно в том месте, где с деревянной балки свисала еще одна петля. Взошел на третью ступеньку и проверил, выдержит ли конопляная веревка тяжесть тела, что на ней повиснет.
И печальное это действие дало Вийону понять, что, как бывший компаньон Жаннеса, он – следующий на очереди. И что все знаки в небесах и на земле говорят: вскоре и ему дрыгать ногами в воздухе, к радости
