На этот раз обошлось без болезненных толчков. Быстро и уверенно преодолели они каменные ступени, слуги Ру стянули с их голов мешки, а потом распахнули деревянные ворота, оббитые бретналями – столярными гвоздями. Вийон первым переступил порог, поддерживая шатающегося мастера Петра. Остановился посреди часовни перед ожидавшим их Ру. Убийца стоял чуть склонившись, держа руки за спиною. Вийон услыхал позади щелчок затворившихся дверей, а когда взглянул на пыточный стол, замер и задрожал.
Место было пустым!
Мастер Петр тоже это заметил. Отчаянно закашлялся, отпустил плечо Вийона и неуверенно взглянул на убийцу. Глаза Ру были холодны словно лед, а маска с собачьей мордой не выражала ничего. Никаких чувств, никакого гнева, ненависти или презрения. Совершенно ничего…
– К вашим услугам, господин, – прохрипел Абрревой. – Кого нам нынче оприходовать?
Ру вздрогнул. Его большие голубые глаза смотрели прямо на старого палача, который, казалось, гнулся и клонился под этим взглядом. Проклятье, Вийон дорого бы заплатил, чтобы знать, что за лицо скрывается под этой маской. Лицо безумного аристократа? Мрачного убийцы? Задумчивого мудреца?
– Нынче мы не будем никого карать, – сказал Ру. Медленно вынул левую руку из-за спины; та бессильно повисла вдоль его бока, прикрытого кирасой от полного доспеха. Вийон выдохнул. Оружия в ней не было. – Это, мастер Петр, пришел конец твоим трудам. Расстаемся.
Старый палач кивнул трясущейся головою. Оглянулся вокруг, прошел взглядом по палаческим инструментам, по каменным плитам пола, покрытым засохшей кровью.
– Столько смертей, – прохрипел. – Столько крови. К чему оно все было, благородный господин? За что все это?
– Сейчас ты все узнаешь, палач. Потому напряги свой разум и загляни в свою душу и в совесть. Помнишь ли ты меня, Абрревой? Знаешь ли ты, что мы виделись еще до того, как ты начал на меня работать?
Петр покачал головою.
– Помнишь ли ты день Благовещения Господня шесть лет назад? Тогда с самого утра шел дождь. Тогда в башню твою прибыл один человек. Звался он Рауль Нотье, и был он оружейником из Кагора. Помнишь ли ты его, старый палач?
Вийон вздрогнул и напряг слух. Проклятье, Совершенный даже не вспоминал о том происшествии!
– Не помню, – простонал Петр. – Это было давно… Так давно, что могло произойти и столетия назад.
Ру приблизился к нему на шаг. Потом еще на один. Встал над Петром Абрревоем: огромный, нависающий, страшный.
– Спрашиваю, помнишь ли ты день, когда прибыл к тебе мастер Нотье и некая женщина? Осталось ли еще у тебя в памяти, что ты сделал ей?! Говори!
– Жен… щине… Господи Иисусе. – Петр вздрогнул. – Верно, помню… Мастер Нотье пришел с некоей просьбой… Я не отказал, но…
– Абрревой, ты проклят! Проклят, когда ходишь, ешь, спишь, проклят, когда лежишь, завтракаешь, пьешь, проклят, когда ты в бане, у девки, за столом и за ужином… Спрашиваешь, отчего я приказывал тебе мучить столько людей. Теперь я отвечу: все это месть, которую я совершаю за то, что ты сделал с той женщиной!
– Прошу о милосердии, – простонал палач. – Я стою над могилой и молю, чтобы ты, господин, не напоминал мне о том, что я, несчастный, совершил…
– Что я слышу?! Ты молишь о милосердии? А помнишь ли, что хранится у тебя в подвальчике под башней, в погребе, дверь в который ты от страха засыпал?! Доказательство преступления столь огромного, что ты не в силах вынести его оттуда и спрятать в безопасном месте! Может, ты думаешь, что Всевышний смилуется над тобой за то, что ты сделал? Нет, ты будешь гореть в аду до дня Страшного суда!
Вийон уже знал, что сейчас случится. Уже подозревал, что держит Ру в правой руке за спиной.
– Я лишь помогал другим, – простонал старый палач. – Ради их блага… И тебе, господин, я служил верно, словно пес… Ты обещал мне милость за помощь в пытках.
– Милость, верно. Но не оставить тебя в живых!
– Мастер! – рыкнул Вийон, бросаясь к Абрревою. Хотел оттолкнуть его в сторону, спасти от смерти… Не успел. Быстрым как молния движением Ру ударил из-за спины правой рукой. Поэт успел заметить, что держит он огромный сверкающий меч архангела Михаила, увенчанный на концах эфеса крестами. Убийца со свистом нанес удар, широкий клинок перерубил плечо, руку и шею палача. Абрревой охнул и упал лицом вниз, прямо под ноги Ру. Хрипел на полу, подрагивал в предсмертных судорогах. Прошло некоторое время, прежде чем он замер.
Ру поднял голову, проницательно взглянул на Вийона.
– Можешь уже встать ровно, маленький мошенник, – сказал спокойно. – Сразу, едва лишь увидев тебя, я знал, что маска дурачка подходит тебе как лицо Тиля Уленшпигеля[133] святому Августину!
Вийон потянулся правой рукою за спину, одновременно хватаясь левой за пояс, который пересекал его грудь под распахнутой йопулой. Одним быстрым движением выхватил меч катаров. Замер, ожидая.
– Сколько Нотье пообещал тебе за мою голову? – спросил Ру. – Может, даже дал тебе свое секретное оружие, утверждая, что ты пошлешь меня в ад одним выстрелом? Ты дурак, если полагаешь, что победишь земным оружием меня, который уничтожил Содом и Гоморру, послал в ад легионы дьяволов, того, кто – меч в Господней руке…
– Хочу только знать, – спокойно сказал Вийон, – отчего ты мстишь за ту женщину? Что такого сотворил мастер Петр, что даже нынче ты не можешь этого позабыть?
– Я мщу за себя саму, – ответил Ру. – Это я – та женщина!
Одним быстрым движением он снял маску бешеного пса и отбросил прочь. Вийон охнул, когда из-под меди появилось бледное худое лицо женщины, напоминающее лицо ангела.
– Эти катарские псы заставили меня убить в лоне мое собственное дитя, – сказала она глубоким, звучным голосом, который стал более женственным теперь, когда она не скрывалась под маской. – Для них любое дитя в животе матери – это дьявол, а рождение – выход в мир еще одного ангела, сброшенного с неба на землю. Каждое рождение – это поражение, а живой отрок – трагедия. Да, Вийон, ты верно обо всем догадался. Я некогда была Совершенной. Как Эсклармонда из Фуа, как Гормонда де Монпелье. А когда я оказалась в тягости, Рауль Нотье приказал мне сбросить плод, утверждая, что рожу я дьявола, и привел меня к городскому палачу, который убил мое любимое дитятко! И когда после всего пережитого я рыдала, вошел в меня ангел мщения. И сказал мне: ступай и карай грешников! Карай не тела, поскольку грешники презирают сей мир, сотворенный, по их вере, дьяволом, но их души. Ведь всякий манихей верит, что в теле его скрыт ангел, сброшенный на землю ради покаяния. Убить его – это нечто большее, чем уничтожить его бессмертную душу. Долгие годы я мстила
