«Неможно же привести Ванечку просто так, по экспромту, — думала тетушка, катясь на извозчике до Сенной площади, где проживало немногочисленное семейство генерала Гаврилова. — Он ведь не купчик какой-нибудь, чтобы ему откровенные смотрины устраивать, словно рысака водить перед публикой. Как-никак, а дворянин!»
Была еще одна закавыка, кою надлежало преодолеть добрейшей Аглае Ивановне в обустройстве будущего своего племянника. Закавыкой этой являлась невеста Ивана, а именно Лиза, о коей упоминал Безбородко в беседе с графом Драчевским. Еще отцы Ивана и Лизы, дружившие меж собой в годы юности и служившие в одном полку, договорились, что ежели останутся они живы и у них родятся дети, то непременно надобно их поженить. И ведь надо было случиться такой удаче, что у Безбородко родился мальчик, а у друга его, прапорщика Мякишкина, — девочка. С тех пор и повелось, что Ивану и Лизе непременно надлежит исполнить волю отцов.
Отец Лизы, отставной прапорщик Мякишкин, был еще жив, об обещании, данном другу, помнил, да и Иван, как оказалось, чрезвычайно интересовался Лизою, писал ей стихи и порой вздыхал, глядя на девушку. Нынешняя интрига Аглаи Ивановны заключалась в том, чтобы экспромтом ввести племянника в генеральский дом, в коем проживала ныне богатая невеста, показать его, дать заметить Земляникиной, а уж потом, исподволь, подвести Ивана к мысли о счастье взять за женою миллион. Уж коли заинтересуется племянник миллионом, то и про Лизу забудет, тем более что обещание, данное прапорщику отцом Ивана, можно счесть недействительным, потому как сам обещавший давно усоп.
Так, неторопливо катясь на извозчике к дому генерала, размышляла тетушка. Был у нее в этом «предприятии» и свой тайный интерес. Аглая Ивановна, родившаяся и выросшая в Москве и лишь после замужества перебравшаяся в Санкт-Петербург, скучала по родной стороне. Проживая в столице на крохотную пенсию от мужа, она не могла, да и не пыталась уехать отсюда. Теперь же случай, подвернувшийся в виде купчихи Земляникиной, имевшей, по словам Гаврилова, роскошное имение в Подмосковье, мог поспособствовать тетушкиному отъезду.
«Не бросит же Ванюша родную тетку, положившую столько сил на его счастье, — думалось добрейшей Аглае Ивановне. — Ведь не на глазах же молодых я буду, а в имении. А оным и присмотр с моей стороны будет. И так всем станет удобно и хорошо».
Возок подкатил к большому доходному дому, стоявшему прямо на шумной Сенной площади, и остановился у парадного подъезда. Аглая Ивановна неторопливо вышла, поддерживая многочисленные юбки, дабы не макнуть их в снеговую кашу, зимою окружавшую площадь, где всегда толпилась торговая и иная публика, подала извозчику, как наперед было оговорено, гривенник и, качая головой, прошла в парадное.
«В Москве-то кончилось бы четырьмя копейками», — вздохнула тетушка.
Аглая Ивановна отдала старенькому камердинеру генерала облезлую шубу и прошла в гостиную, где ей навстречу уже шла Софья, единственная дочь Гаврилова.
— Здравствуйте, добрейшая Аглая Ивановна! — воскликнула она, подходя и усаживая гостью на несколько потертый, но вполне добротный диван. — Папенька сейчас выйдут.
Тотчас же за этими словами в гостиную вошел старенький генерал. Генерал Гаврилов, участник нескольких крупных сражений, был удостоен чести получения награды от самого государя императора. Кроме того, из казны было ему выделено приличное содержание, а также, в виде подарка за особые заслуги, вручена небольшая деревенька в пятьсот душ крепостных, после реформы выкупленная казною обратно. Так что генерал, почивавший ныне на заслуженных лаврах, являлся еще и весьма состоятельным господином. Он не тратил деньги, а жил с дочерью, которую решительно любил больше жизни, на одну пенсию, хватавшую небольшому семейству на все их скромные радости.
Генерал подслеповато улыбнулся, щурясь на тетушку Безбородко, подошел, шаркая старческими ногами, и неожиданно весьма галантно и даже с некоторым жеманством поцеловал Аглае Ивановне руку.
— Ой, ваше превосходительство! — взволновалась та. — Экий вы, право слово, шалун.
Старички помнили привычки галантного века, пришедшегося на их юные годы, а потому старательно берегли сии воспоминания, всячески ухаживая друг за дружкою.
Усевшись подле гостьи, генерал предложил ей чаю. Сонечка с решительным видом пресекла желание престарелого отца поухаживать за Аглаей Ивановной и сама отправилась распорядиться насчет угощения.
Проводив любимую дочь долгим взглядом, Гаврилов сказал:
— Вот оно, мое счастье, мое последнее в жизни утешение.
Софья была настоящею дочерью боевого генерала. Стройная, хотя и несколько склонная к полноте, что только придавало очарования ее фигуре, с острым взглядом черных, словно уголья, глаз, видевших и подмечавших все до последней детали, Софья несколько походила на белку щечками и черными бровями вразлет. Движения ее казались резки и порывисты, в чем сказывался юный возраст, однако решительности ей было не занимать, а доброе чуткое сердце и природный ум всегда привлекали многочисленных поклонников.
Давешний камердинер, бывший в свое время денщиком генерала Гаврилова, а ныне обладателем шикарнейших бакенбардов, торжественно, впрочем, как и все, что он делал, внес в гостиную и водрузил в самый центр стола огромный клокочущий самовар. Горничная, шедшая за камердинером, расставила вокруг него угощения.
— Прошу покорно побаловаться чайком, — подмигивая, пригласил генерал Аглаю Ивановну.
Внезапно двери в гостиную распахнулись, и в комнату вошла Софья в сопровождении еще одной гостьи. Этой гостьей, как сразу же догадалась тетушка Ивана, была вдовая купчиха Земляникина. Догадка ее полностью подтвердилась, когда Сонечка громко представила:
— Дорогая Аглая Ивановна, прошу любить и жаловать, старинная приятельница нашей семьи Аделаида Павловна Земляникина.
Впечатление, произведенное выходом миллионерши, было значительным. Гордая осанка, надменный и в то же самое время тревожный взгляд указывали на привычку к управлению большим хозяйством. Но главное — огромный бюст, краса и гордость купчихи, шедший впереди Земляникиной и возвещавший о ее скором прибытии. Была Аделаида Павловна крепка телом и выглядела весьма аппетитно. Несколько грубоватые черты лица ее производили вначале нехорошее впечатление, однако оно быстро проходило, лишь только купчиха начинала говорить. Голос у Земляникиной был низкий и удивительно приятный. Опять же душевность, вызываемая в каждом, привлекала к купчихе.
Аделаида Павловна поклонилась тетушке Безбородко и чинно уселась за круглый стол. Некоторое время все молчали. Наконец старичок генерал, не выдержав, воскликнул, обращаясь к Аглае Ивановне:
— А что же вы, голубушка, племянника-то своего не привели?
Тетушка не успела и ответить, как генерал обратился к оцепеневшей Земляникиной:
