бутерброды и в насквозь пропахшей дымом кухне весело жевал булку с сыром даже без масла. Олег действительно никогда не закатывал ей скандалов. Он всегда был всем доволен. Мила улыбнулась и ответила:
– Ты прав. Я в самом деле не помню тебя в состоянии тоски, но не означает ли это примитивизма твоей душевной организации?
– Представь, это мне тоже иногда приходило в голову! – Олег расхохотался и опять тронул машину с места. Отсмеявшись, он замолчал, глубоко задумавшись. Миле тоже не хотелось разговаривать.
Когда Романец лихо затормозил у подъезда Милиного дома, она спросила:
– Надеюсь, ты не собираешься ко мне в гости?
– Конечно, собираюсь, как… будущий муж и… бесконечно соскучившийся по тебе… жених…
Он попытался ее обнять, но Мила с силой оттолкнула его руки.
– В чем дело, Милка? – очень серьезно спросил Олег. – Ты ведь гнала пургу на предмет своего замужества с этим… частным сыщиком! Не всерьез же?
Мила усмехнулась и ответила:
– Пургу? Да, пожалуй, это была пурга… буран… Понесло, закрутило и изо всей бураньей силы хрястнуло лицом об асфальт…
– Ты хочешь сказать… – начал Олег.
– Я уже сказала все, что надо было. И хватит! – Она потрясла за изящную ручку дверцу: – Выпусти меня из машины!
– Нет, подожди… Ты так и не ответила: выйдешь за меня замуж?
– Не выйду!
– Почему?
– Мне не нужен муж, у которого такое количество лишних гормонов, которые постоянно приходится куда-нибудь сбрасывать.
– Мил! Ну… я же пошутил, ты же понимаешь… – интонация Олега по-прежнему была просительной и покаянной.
– Какие уж тут шутки, Романец, если ты спал с моей лучшей подругой!
– Разве это подруга?
– Чего ж не открыл мне на нее глаза?
– Мил! Ну захотелось ей до одури меня попробовать… ну получила… И что? Она всегда знала, что люблю я только тебя!
– Знаешь, Олег, похоже, что нам с тобой не договориться. У нас разные представления о чувстве чести и порядочности.
– Ой, вот только не надо патетики! – поморщился Романец.
– Можно и без патетики. Мы по-разному понимаем любовь.
– Любовь все понимают одинаково. Любовь – это когда без человека совершенно невозможно жить. А секс, Мила, – это еще не любовь!
– Секс направо и налево – это половая распущенность! Ей не место рядом с любовью! Выпусти, говорю, меня из машины!!!
Олег открыл дверцу. Мила выбралась из салона и, не оглядываясь, пошла к подъезду. Она слышала, как пропиликала сигнализация машины Романца. Это означало, что он идет следом за ней. Миле не хотелось больше ни разговаривать с ним, ни видеть его. Она раздумывала, как бы потактичней сказать ему об этом, но на крыльце вдруг резко обернулась и зло бросила в лицо без всякого такта:
– Уйди, Олег! Я больше… не люблю тебя…
Он взял ее в капкан своих рук, прижал к двери подъезда и спросил:
– Неужели у тебя с ним действительно все так серьезно? Но… его же нельзя любить…
Милины глаза мгновенно наполнились слезами.
– Да… его нельзя любить… – прошептала она и… разрыдалась.
Мила знала, что не сможет долго держать себя в руках, чувствовала, что силы вот-вот должны ее покинуть, но рыдания в присутствии Романца в ее планы не входили. Она и рада была бы сдержаться, но уже ничего не получалось. Чем больше она старалась успокоиться, тем сильнее страшные конвульсии сотрясали тело.
Романец достал из кармана ее ключи, которые так и не отдал, и приложил электронный ключ к круглой выемке домофона. До двери квартиры Олег почти тащил Милу на себе. В коридоре взял ее уже совершенно обмякшее тело на руки и отнес на диван. Она рыдала и кашляла, размазывала по щекам влагу из глаз, носа и изо рта, надеясь, что ужасное зрелище, которое она собой являет, оттолкнет от нее Олега. Но он оставался рядом. Он отошел от нее всего лишь на минуту, чтобы вернуться с полотенцем, и принялся легкими и бережными движениями вытирать ее мокрое, скользкое лицо.
– Вижу, досталось тебе, Милочка… – сказал он. – Признаться, я тоже никогда не видел тебя в подобном состоянии… Но это ничего… это пройдет… Я помогу тебе все забыть… Я люблю тебя… Ты увидишь, теперь все будет по-другому. Все эти женщины… В общем, мне никто не нужен, кроме тебя… Это я просто хорохорился, когда нес собачью чушь про гормоны… Милочка… только ты одна… Поверь…
Он целовал ее руки, шею, мокрые щеки, но вместо того, чтобы сдаться ему, Мила рыдала все сильнее. В конце концов, ее рыдания перешли в кошмарный звериный вой, и вконец испугавшийся Романец вынужден был вызвать «Скорую помощь».
– Ты что здесь делаешь? – очнувшись, спросила Мила, с удивлением обнаружив перед собой покрасневшие глаза Романца.
– Ну наконец-то! – выдохнул он. – Я уж боялся, что ты никогда не проснешься. Хотел опять «Скорую» вызвать.
– Опять?
– Ну да… Ты вчера так расстроилась… в общем, истерика у тебя была, Мила. Пришлось вызвать врача. Эти эскулапы, похоже, лошадиную дозу снотворного ввели. Но теперь тебе уже лучше?
– Ты говоришь… это было вчера? – спросила Мила, вспоминая то, что с ней произошло. – Сколько сейчас времени?
– Восемь часов вечера.
– То есть сегодня уже понедельник?
– Понедельник.
– А показ Параскевич и все… остальное было вчера?
– Да. Наверное, уже вышли газеты. Я боялся тебя оставить одну. Хочешь, сбегаю за «О’кейной жизнью» со статьей Терлеевой?
– Нет! – поспешила его остановить Мила и попыталась сесть. Тело неожиданно повело в сторону.
– Э-э! Осторожно! – Романец успел подхватить ее и помог прислониться к спинке дивана. – Есть хочешь? Или пить?
– Пить… да… принеси, пожалуйста, минералки из холодильника, раз уж ты все равно здесь…
Олег принес ей воды в высоком запотевшем стакане. Мила жадно выпила и сказала:
– Прости, что тебе пришлось так беспокоиться…
– Не говори банальностей, Мила. Я о тебе беспокоился. Всегда беспокоился. Понимаешь ли ты это?
Мила молчала, уставившись в пустой стакан. Олег вытащил его у нее из рук, поставил на журнальный столик и приподнял ее лицо за подбородок.
– Я вчера просил твоей руки, Мила. Официально. Всерьез. Без дураков… Помнишь?
– Помню, – ответила она, не отводя взгляда от его глаз.
– И что же ты скажешь мне на это сегодня?
– То же самое.
– Если это из-за других женщин, то… их больше не будет в моей жизни.
Мила отвела его руку от своего лица и сказала:
– Ну, если их и не будет, то лишь некоторое время.
– Почему?!
– Да потому что сам утверждал: все мужчины устроены полигамно. А ты всю свою сознательную жизнь спишь сразу с несколькими женщинами одновременно. Разве сможешь существовать по-другому?
