Судя по всему, похожие мысли были в голове и у его дяди. По окончании таинства, Путислав несколько раз истово перекрестился иконе и оглянулся на тот угол шатра, где сгустившуюся тьму едва рассеивал крохотный светоч. В этот момент Лютобор посмотрел на него и увидел в глазах этого большого и могучего человека слёзы. Удивление было таким сильным, что отрок не смог его удержать…
— Дядя, ты… — Кое-как совладав с чувствами, Лютобор не отпустил с языка ненужное слово, но Путислав уже услышав, повернулся к нему и вдруг, заметил лекаря. Посмотрел на него с каким-то удивлением, будто с трудом припоминая, для чего же тот здесь. Затем коротко с ним поздоровавшись, направился к сыну. Лавр смотрел ему вслед, и было видно — хочет что-то сказать, но не решается заговорить первым. При этом он настороженно косился на священника. Тот, тем временем отпустив помогавших ему монахов, сам из шатра уходить, не спешил. Стоял у стола, на котором только что лежало евангелие, и сливал остатки елея в крохотный глиняный кувшинчик. Лавр подобрав с пола свой свёрток, снова прижал его к груди.
— Воевода! — Он вдруг решился. — Путислав Всеславич! — И после того как тот остановился, усилил дрогнувший вдруг голос. — Ты звал меня?
Путислав нехотя обернулся.
— Да, я звал тебя.
— Тебе нужна моя помощь? — Лекарь подошел вплотную к боярину. Тот посмотрел на него с сомнением. Вдруг, вместо него, ответил Парамон.
— И чем же ты, сын мой, можешь помочь? — Он стоял на том же месте, и голос его был полон смирения. — Мы уже сотворили всё нужное. Провели обряд, прочли молитвы, попросили Господа. Всё в руце Его! Так положимся на волю Его с молитвою и сыновним смирением! — Он замолчал, глядя на Лавра. Тот, смутившись такой отповедью, мялся не в силах ответить монаху и, не решаясь взглянуть на воеводу. Путислав, какое-то время смотрел на сомнения своего лекаря. Потом вдруг неодобрительно хмыкнув, выпрямившись и расправив плечи, шагнул к нему.
— Говори уже Лавруха!
Близость человека, под началом которого, когда-то приходилось идти в бой, воодушевила Лавра. Лицо его приняло обычное свое выражение, и он с легким прищуром посмотрел в глаза монаха.
— Мы все во власти Его и уповаем только лишь на милость Его. Дозволь же спросить тебя отче! Не будет ли противно Его неизреченной воли, если я всего лишь, взгляну на раны страждущего?
Взгляд монаха медленно наполнялся недоверием и неприязнью. Но возражать Парамон не стал.
Подойдя к Изяславу, Лавр первым делом попросил больше света. Лютобор взял со стола блюдо с семью церковными свечами. С великим тщанием, так чтобы не задуть ненароком ни одного огонька, он перенёс эти свечи к постели раненого. Ставя блюдо на скамью у изголовья, он посмотрел на Изяслава и даже вздрогнул, удивившись тому, как сильно тот переменился. Лицо, в последние дни становившееся то багровым и горячим, то бледным и усыпанным бисеринками пота, сейчас обрело цвет старого воска, казалось высохшим и будто постаревшим. Удивившись и даже испугавшись этой мысли, Лютобор поспешно перевёл взгляд на лекаря. Тот к принесённым свечам, зажёг от лучины ещё и небольшой бронзовый светильник. Только после этого, склонившись, принялся осматривать раненого. Осматривал долго, ощупывая пальцами повязки на ранах и даже нюхая воздух над ними. Потом разогнувшись, поднялся. Обернувшись к Путиславу, заговорил с ним, вполголоса.
— Монах-то лекарь добрый. Чистые раны. — И видя облегчение на лице боярина, торопливо и сокрушенно посетовал. — Но у него огонь в нутре. В том месте, где в бок железко ужалило. Злой то огонь. Хочет он по жилам с кровью растечься, чтоб во всём теле пожар распалить тогда… — Лавр замолчал, глядя как стремительно, каменеет лицо воеводы. Вздохнув, продолжил совсем уже шёпотом.
— Есть у меня средство от этого! Отвар, коим я не раз уже прежде гасил тот огонь. Вот он. — Лекарь почти ласково погладил свой заветный свёрток. — Нужно испить его Изяславу. Но — лекарь кивнул на монаха — позволит ли такое отче Парамон? — И закончил совсем тихо сбивчивой скороговоркой.
— Дать страдающему зелье после совершения на ним священного таинства.
Путислав посмотрел на священнослужителя. Тот, вышел на середину шатра, в своём ярком торжественном одеянии похожий на какую-то невиданную птицу. Его сухое костистое лицо выражало неодобрение и подозрительность.
Путислав вздохнул и вдруг хмыкнул.
— Да в нашем деле, в воинском, одними-то молитвами…
Лавр всё правильно поняв, вынул из свертка глиняную баклажку, заткнутую пробкой. Сковырнув воск, саму пробку вытянул за кусочек жгута. Аккуратно наполнил глиняную чашу.
Лютобор, во все глаза смотрел на действия лекаря. Увидев жидкость в чаше, он подивился её мутному, зеленовато — бурому цвету. Про себя решил, что сам бы он никогда такое не выпил. Лекарь поднял чашу, чтобы влить её содержимое в Изяслава и едва не расплескал, вздрогнув от окрика.
— Грех! Страшный грех на тебе воевода! Сына своего, душу христианскую, отдаёшь во власть силы нечистой! — Парамон обеими руками прижимал к груди распятие. При этом, обращаясь к Путиславу, взирал на Лавра так, словно в разгар пасхальной трапезы, прямо на столе увидел крысу. Тот в нерешительности замер, уставившись в чашу с отваром. Воевода пару мгновений смотрел на лекаря, потом резко посуровев, не оборачиваясь, ответил монаху.
— Преподобный, это лекарь. Он хвори врачует, да раны исцеляет. — Говорил Путислав спокойно и размеренно, лишь в самом конце голос его дрогнул от сдерживаемого гнева. — Нету нигде здесь силы нечистой!
Парамон сверкнул на него очами.
— Ты глаз, или разума лишился? Колдун ворожит на твоего сына! Душу его бессмертную губит! А ты козням бесовским его потакаешь! В сговор вступаешь с силой нечистой!
От такого напора священной ярости, Путислав замешкался. Парамон же, воздев над головой руки с распятием, рявкнул так, что у Лютобора заложило в ушах.
— Покайся! Покайся воевода! Очисти душу от скверны! А ведуна поганого на костер! И немедля! Слышишь? Немедля!
— Вот так! — В проеме входа, искрясь на солнце богато расшитым кожухом, стоял великий князь. Поведя взглядом и с некоторым трудом высмотрев во тьме шатра Путислава он, сдвинув брови, обратился к нему.
— Ну, здрав будь, воевода! А
