«Это что это я? Допрыгался?» — Смежив веки, постоял так какое-то время. Потом как мог, осторожно оглянулся на свое ложе.
«И половины не проскакал!» — Почему-то усмехнувшись этой мысли, задумался, что делать дальше. До постели было ближе. Но вернуться туда, не сделав задуманного? Жилята опять прикрыл глаза, ожидая пока дурнота отступит и собираясь продолжить свой путь.
— Ну, Господь Милостивый, помоги мне! Э-эх! — Скакнул осторожно, недалеко и после этого сразу зажмурившись. Всё различимое впотьмах убранство шатра рвануло в сторону так, что Жилята с содроганием сердца подумал, что это он сам уже падает на пол. И очень удивился, когда понял, что по-прежнему стоит на одной ноге. Сколько осталось до копья, он не знал, так как теперь не решался открыть глаза пока шум в голове и опять накатившая дурнота не отступят. Так стоял долго, сожалея о том, что вообще поднялся.
— Да вот он! Гляди! И уже на ногах! Голос Векши обрадовал и принес такое облегчение, что Жилята, еще сильнее почувствовал слабость. Он, покачнувшись, стал заваливаться на бок, но Векша, успел подхватить его под руку.
— Куда это ты на одной-то ноге?
Жилята только ощутив опору, позволил себе открыть глаза и увидел за спиной Векши, двух пришедших с ним монахов. Одного из них, уже совсем седого, узнал сразу.
— Благослови меня владыко! — Со всем возможным вежеством, Жилята опираясь на локоть товарища, поклонился Митрофану. Второй монах был ему не знаком. На него Жилята обратил внимание только потому, что тот держал Лавра, вцепившись пальцами в рукав его кожуха.
Сам лекарь, понуро сутулясь, смотрел в пол у себя под ногами. Жилята, при помощи Векши, следуя к выходу из шатра, попытался посмотреть в его глаза, но Лавр почему-то взгляд отводил. Жилята призадумался над тем, что же это может значить. Расспрашивать Векшу он не стал, после того, как тот предостерегающе, едва заметно, кивнул на вышедшего вслед за ними второго монаха. Жиляте от возмущения хотелось прикрикнуть на чернеца. Но сил не хватало даже на то, что бы удерживать в голове нужные мысли. А скоро стало вообще не до этого. Несмотря на всю его осторожность и старания товарища, он всё же касался земли, раненой ногой. От этого его боль вернулась, с каждым движением только усиливаясь. Последние несколько шагов Векша буквально нес его на себе. Добравшись до ложа, Жилята тут же вытянулся на нем, в состоянии думать только о том, как бы прямо сей час не сомлеть. Он будто через стену слышал слова о том, что его рана снова кровавит. Векша, говоря это, обращался к Митрофану, прося его допустить Лавра к страждущему. Ответ Жилята не разобрал и удивлялся тому, что Лавр к нему не подходит. Векша принялся разматывать повязки сам, как умел неловкими движениями и Жилята в какой-то миг дернулся от боли и в глазах его потемнело.
Придя в себя, первым делом увидел склонившегося над ним перепуганного Векшу, а за его спиной поблескивавшую роскошным одеянием фигуру владыки.
— Опамятовал, слава тебе Господи! — Обернувшись к Митрофану, сказал воин и отошел от ложа. Владыка Владимирской церкви, тяжело опираясь на посох, выступил вперед. Нависнув над Жилятой он, молча, взирал на него, потом вздохнув, поинтересовался его именем.
Жиляту всё еще мутило, отчего перед глазами плыло. Мысли в его голове еле ворочались и он с немалым трудом сообразил, как нужно правильно отвечать епископу.
— Крестили Анатолием. Памяти великомученика Анатолия Никомедийского. Того, что узрев страдания святого Георгия Победоносца, прозрел и уверовал во Христа. — Жилята сделал паузу, переводя дух, и думая стоит ли представляться своим мирским именем. Решил, что не стоит. Митрофан тем временем, ожидал с выражением благостного смирения на лице.
— Не убоявшись казни, он открылся в своей вере поганым и был тут же изуверски умерщвлен ими. — Жилята закрыл глаза. Так его меньше мутило, и он, уже понимая, что разговор со священником будет не простым, пытался собраться с силами. Они тотчас же ему и понадобились. Митрофан спросил о том, как Жилята получил свою рану. Тот хотел рассказать ему об этом коротко, но владыка всё время переспрашивал, уточняя, то и это и Жилята в итоге, едва ворочая языком, со всеми подробностями поведал о битве у эрзянской тверди. Митрофан выслушав его, одобрительно кивнул.
— Господь благословил тебя раб божий Анатолий. Я слышал о тебе как о добром христианине. Теперь же и сам вижу сколь ты крепок в вере.
Жилята от таких слов, едва сдержал вздох облегчения, уверившись в том, что всё говорил правильно и разговор на этом закончен.
— А скажи мне, раб божий Анатолий, кто обиходил рану, что доставляет тебе столько страданий?
Жилята удивлённый таким вопросом, хотел было кивнуть на Лавра, маявшегося под опекой второго монаха, но вовремя призадумался.
«Он для чего это спросил? Не знает что Лавруха лекарь? Быть того не может!». — Поразмыслив, Жилята сначала вспомнил понурое лицо Лавра, потом то, как вцепился в него молодой монах и неожиданно сообразил к чему весь этот разговор. Несколько раз вдохнув и выдохнув, он делая вид, что собирается с силами, снова подыскивал нужные слова.
— В лесу врачевал меня воин Мезеня. Где тот Мезеня? В лесу и остался. Ещё с одним воином. Для чего? А чтобы мы могли уйти и в плен к поганым не попали. Второго зовут Кочень. Их имена во Христе мне неведомы. Да ты о том спроси у Лаврухи. Он дядя Мезени. Он же учил его врачевать. Да ты погоди панихиду заказывать! Чую эти двое еще и возвернутся. Воины они добрые. Это сам видел. А в стане мою рану Лавруха обиходил. Как? Хорошо обиходил! — Жилята замолчал ожидая дальнейших вопросов. Митрофан благосклонно улыбаясь спросил.
— Скажи мне сын мой, а давал ли тебе лекарь какое-нибудь снадобье?
— Давал отче. — Кивнул Жилята и добавил. — То снадобье мне боль унимает и в голове от него проясняется.
Владыко снова одобрительно кивая, уточнил.
— Давая тебе снадобье, не читывал ли Лавр при этом наговоры?
Жилята ждал этот вопрос. Услышав его, он посмотрел в глаза Митрофану и в первый раз за весь разговор увидел в них живой и вместе с тем хищный интерес.
— Нет, отче! Лавр не чел наговоры. Он творил молитвы над каждым своим действом, а наговоров не было!
Лицо владыки почти сразу вновь обрело благостное выражение. Оборачиваясь к молодому монаху он переступил с ноги на ногу тяжко пристукнув посохом.
— Этот человек врачевал многих знакомых тебе воинов. Ты давно его знаешь. Скажи сын мой, не доводилось ли тебе, когда-либо, от кого-либо слышать, что он в своем деле творит ворожбу? Чел
