повсюду были зеркала. Нина полюбила зеркала, наверно, с тех пор, как прочитала «Алису в Зазеркалье». Ей всегда казалось, что внутри их, за серебряной амальгамой, идет своя, особая жизнь, и Нина, отражающаяся в зеркале, тоже живет своей, отличной от живой Нины, жизнью. И та, зеркальная жизнь, гораздо лучше и красивее настоящей: там у Нины все получается, там у нее большая зарплата, которая позволяет им с Лялькой ходить по театрам, ездить в путешествия. Может быть, у зазеркальной Нины даже есть муж, добрый и умный, самый замечательный из всех мужчин на земле. На даче Тарасова Нину окружало множество зеркальных Нин, счастливых и беспечных. Настоящая Нина пыталась заразиться их беспечностью, но у нее почему-то это не получалось. Она плавала в прозрачной воде бассейна, загорала на лежаке, застеленном пушистым и ярким махровым полотенцем, но на душе у нее было неспокойно. Скосив глаза, она разглядывала лежащего рядом и дремлющего Михаила. Все-таки он очень красивый мужчина. Возраст даже придал ему шарма. Она видела его фотографии в молодости и понимала, что сейчас он выглядит намного интереснее. Чего же ей неймется? Он ведь делает все, чтобы ей угодить. И любовник он прекрасный. Она должна быть счастлива! Почему же ей так тревожно?
Нина встала с лежака и нырнула в бассейн. Эта голубая подкова воды с выложенным плитками дном, эти цветущие чайные розы вроде бы как из самого настоящего Зазеркалья, из самых сладких снов, грез и фантазий. Чего же ей не хватает? Или что-то мешает? Может быть, то, что Тарасов – Светкин муж и выдан ей всего лишь во временное пользование? Какими же дикими словами она называет то, что происходит между ней и Михаилом. А что между ними происходит? Пожалуй, пришло время наконец определиться.
Вода, как всегда, не хотела выпускать из своих объятий, но Нина вылезла из бассейна, подошла к лежакам и брызнула на Тарасова водой. Он вздрогнул, смешно сморщился, поднял свои знаменитые ресницы, и Нину опять погладил ласковый взгляд глубоких карих глаз. Может, не стоит ни о чем спрашивать? Зачем рушить то, что имеешь? Она, кажется, уже почти освоила роль легкой, необременительной женщины, украшения мужской жизни. Они ходили с Тарасовым по театрам и ресторанам. Она так непринужденно носила дареные вечерние платья и драгоценности, будто в них родилась. Она научилась говорить ни о чем, щебетать и ворковать. Она научилась молчать во время интимных отношений и откликаться лишь движениями тела на все желания Михаила. Она подстраивалась под него, соответствовала, где-то даже угождала и при этом понимала, что когда-нибудь все-таки не выдержит, и прежняя, замороченная, женщина вновь прорвется сквозь тонкую новорожденную пленку необременительности.
– Скажи, Миша, ты Свету любил? – спросила та самая замороченная женщина, которая вместо легкой Нины вылезла из бассейна.
Тарасов резко сел на лежаке, но ответил на удивление спокойно:
– Конечно. А почему ты спросила?
Нина решила не отвечать на вопрос и спросила снова:
– А сейчас любишь?
Михаил опять лег, прикрыл глаза веками.
– Не знаю… Наверно, уже нет… – помедлив довольно продолжительное время, проговорил он.
– А меня? – зачем-то спросила Нина.
– А как ты думаешь? – тоже непонятно для чего спросил Тарасов.
– Думаю, что не любишь.
– Ну и зря. – Он поднялся с лежака, приблизился к ней и обнял, прижавшись нагретым солнцем телом к ее, прохладному и мокрому.
И замороченная Нина опять превратилась в легкую и послушную. Зачем о чем-то спрашивать, когда их тела так идеально подходят друг другу? Нина уже почти совсем успокоилась и решила больше никогда не задавать Михаилу провокационных вопросов, как вдруг ей почудилось, будто ее плечо целуют сухие губы Виктора Лактионова. Ощущение было настолько сильным, что она открыла глаза, чтобы убедиться в этом. Перед ней по-прежнему трепетали длинные ресницы Тарасова, и Нина вдруг испытала чувство самого острого разочарования. Она хотела отогнать мысли о Лактионове как можно дальше от себя и Михаила, но в мозгу будто что-то заклинило. Ее целовал и ласкал Михаил Тарасов, а ей казалось, что рядом с ней Виктор. Она даже чувствовала запах его довольно-таки дешевой парфюмерии, которую вдыхала всегда, когда они обсуждали результаты общей работы. Ей чудилось, что вот-вот… еще немного – и она услышит его насмешливый голос, низкий, чуть с хрипотцой, как у Высоцкого. Нина словно раздвоилась: одна ее ипостась со всем пылом отдавалась Тарасову, а другая – с не меньшей остротой жаждала ласк совершенно другого мужчины. Это было ненормально, и она в полном замешательстве отстранилась от Михаила. Ей показалось вдруг, что она подло изменяет Виктору, который ей верит и на такое ее вероломство совсем не рассчитывает. Это ощущение было новым, странным, тревожным и сладким одновременно.
– Что случилось? – спросил Михаил, чутко уловивший перемену, которая внезапно произошла с Ниной, но она-то уже понимала, что произошла не перемена, а пришло осознание. Накопление ощущений и – озарение!! Но не могла же она это сказать ему! Нина сказала другое, что тоже было правдой:
– Понимаешь, я больше не могу гнать от себя тревожные мысли. Меня очень беспокоит Лялька.
И она рассказала Михаилу о том, что дочь внезапно собралась замуж за сына страшной женщины, чего она, Нина, как мать, не может допустить.
– Ниночка, ты же знаешь, что запретный плод всегда сладок. Чем яростнее ты будешь пытаться запретить, тем сильнее в ней будет расти желание сделать все наоборот, да еще и тебе назло, чтобы ты поняла, как ошибаешься и насколько недальновидна.
– Но что же мне делать? – Нина уже чуть не плакала.
– Ничего! – усмехнулся Тарасов. – В конце концов, существует такая вещь, как развод. Поживет, распробует это семейство на зуб, разведется и приползет к тебе с повинной головой. «Ах, мама-мамочка, как ты была права!» – пропел Михаил. – Помнишь, была такая песенка?
– Ага! Приползет, но с изломанной судьбой!
– Нина! Бог с тобой! О чем ты? Сейчас не девятнадцатый век! Развод – это нормальное явление!
Теперь уже усмехалась Нина:
– Нормальное? Да? Это вы, мужчины, так думаете! Ты посмотри на меня! Неудачное замужество и развод всю жизнь мне перевернули, изгадили и изломали. Я долгое время от мужчин шарахалась, как от чумы, да и потом… все время ошибалась… Каждый претендент на мое внимание казался мне куда лучше бывшего мужа, и я только потом понимала, что смотреть-то надо глубже…
– Ниночка! – Тарасов опять привлек ее к себе. – Не надо так! Теперь ведь у тебя все хорошо! И так будет всегда! Не надо в меня заглядывать глубже! Я весь на поверхности, честное слово! И потом… для женщин вашей семьи мужчины нашей семьи, как ты знаешь, готовы на все. Пашка, по-моему, от Ляльки без ума. Может, утешит? Он отличный парень. Да ты и сама знаешь…
Нина невесело усмехнулась, уткнувшись в его плечо, потом снова отстранилась и решительно сказала:
– Знаешь, Миша, Пашке, по-моему, ничего не светит, по крайней мере сейчас, о чем я тоже очень сожалею. А мне все-таки надо домой. На сердце неспокойно. Не отдыхается, не плавается… Отвези меня в город, пожалуйста. Можешь только до метро…
– Ну конечно! До метро! Вот уж, честное слово, я гораздо лучше твоего бывшего мужа! Только давай сначала где-нибудь пообедаем, а потом – сразу в Питер.
– Нет! – почти закричала Нина. – Миша! Я на взводе! Мне почему-то кажется, что Ляльке очень плохо.
– Ладно, собирайся! – Тарасов тоже стал серьезным и, как был, в плавках, пошел к гаражу.
Когда машина Тарасова подъехала к Нининому дому, ей чуть совсем не отказали ноги. Она, вся дрожа, выбралась из машины. Глядя на ее белое лицо, Михаил весело сказал:
– Нина! Выше нос! Я смотрю, ты себя совсем довела! Вот увидишь, все будет хорошо! Только скажи мне, что станешь делать, если Ляльки дома не окажется? Я просто уверен, что она сейчас мирно и страстно обнимается со своим женихом у него же на квартире. У тебя есть его телефон?
– Нет, – непослушными губами промямлила Нина. – Я еще не знаю, что буду делать, но ты можешь ехать… Спасибо тебе…
– Нет уж! До квартиры я тебя доставлю.
То, что предстало их взорам в квартире Муромцевых, потрясло обоих.
