Может быть, даже с гербом.
Хаунд качнулся, оглядываясь.
– Противогаз нормально работает?
Эдди кивнул.
– Тут иногда выходит наружу то ли излучение, то ли остатки биологического… голова не варит и всякое дерьмо в нее так и лезет, йа.
Зуб присвистнул:
– А я думаю, чо за херня в башке…
– В башке у тебя опилки, а не херня… – Хаунд прописал леща. – И неизвестно, дер юнге, что для тебя хуже – херня или опилки. Херня имеет свойство выветриваться, а вот опилки, как правило, гниют, превращаясь в липкое расползающееся говно. А говном думать нельзя, сам понимаешь. Подумай над этим.
Зуб, почесывая затылок, фыркнул и промолчал. Очень, надо полагать, благоразумно, лапища Хаунда была потяжелее кулибинской.
– А сюда мы идем, если правильно помню, искать точилу? – поинтересовался Эдди, кивая на двор пожарки, на два красно-бурых холма, бывших раньше машинами. Радостно приветствующая май одолень-трава уже покрыла обе густым мохнатым ковром, шевелящимся и тянущимся к людям. Ну, или к человеку и двум антропоморфным мутантам.
– Сам увидишь, – Хаунд остановился, пристально рассматривая трещины площадки перед гаражами, – тут чисто… С базы закатывали внутрь ласточку, йа… Гут, это не страшно.
– Постовых нет… – поделился Зуб, оглядываясь.
– А на кой они хрен, если у Птаха пяток отнорков, а внутрь попадешь только если взорвешь вход? – Хаунд хмыкнул, заходя внутрь левого гаража. – Да и воевать они тут не любители, все больше по найму узких специалистов. Барыги, йа.
Внутри оказалось темно, хоть глаз выколи. Эдди спотыкался, щурясь высматривал бодро идущего вперед Хаунда, которому темнота была нипочем. Мутант, он и есть мутант…
Тот остановился у большого щита, где когда-то давно, наверняка, висели багры, лопаты и конусы для песка. На фига? Ответ оказался прост, рассмотреть не позволяла темнота. Конструкция с одной стороны крепилась к стене на самых обычных петлях, даже не смазанных, люто заскрипевших, когда Хаунд распахнул щит-маскировку.
За ним обнаружилась стандартная по текущим временам толстая стальная гермодверь, а как же еще? По ней, с равными промежутками, загрохотал кулак Хаунда. Стучал тот с оттяжкой, разнося вокруг гулкий звон. Эдди даже опасливо оглянулся, опасаясь заметить парочку голодных с утра зверей, решивших полакомиться нагло зовущим завтраком.
Какие признаки рассказали Хаунду о внимании и людях с той стороны – непонятно, но к звону добавился голос:
– Открывай лиса! – гаркнул Хаунд. – Медведь пришел… Открывай, не то сломаю.
Ждать пришлось недолго. Герма, в отличие от щита, не скрипела совсем, мягко проворачиваясь на полностью рабочем механизме. И встретили их…
Встретили их вовсе не наставленные стволы, как того справедливо ожидал Эдди. А просто взглядом с укоризной.
Молодой, но уже поплывший в стороны на явно хороших хлебах привратник грустно смотрел из-под густой шапки черных волос.
– Хаунд, неужели нельзя уважать чужую приватность и безопасность, не грохоча на всю ивановскую?
– У-у-у, йа… – протянул Хаунд, рассматривая его, – смотрю, Гуцул, тебе полностью идет на пользу хорошая сладкая жизнь у Птаха. Сколько еще наел, килограммов пять? Второй подбородок прям хорош, гладкий, наверное, если побреешься… бабам нравится? И слова какие узнал… на всю ивановскую, йа. Умнеешь на глазах.
Гуцул промолчал, но глянул так, что становилось ясно: гордый он человек, даже чересчур.
– Рыжий у себя?
Привратник кивнул, закрыв щит и закатив назад герму. Общаться ему почему-то не хотелось. Да Хаунд, судя по всему, и не рвался.
Из глубины бункера тянуло хорошей жизнью. Натурально, тянуло всеми ее благами, такими простыми и такими дорогими сейчас.
Горячей мясной едой. Теплом от горящего дерева без малейшей примеси краски или лака, как когда палили доски, сдираемые с домов или заборов. И брагой с самогоном, да так, что впору подивиться.
– Птах торгует с мелкими слабыми кланами и общинами, – пояснил Хаунд, идя по длинному коридору, – перекупает самое необходимое у всех подряд и потом перепродает втридорога. Если кто решит поступить так же – душит ценой или даже нанимает умельцев, умеющих проводить агрессивные формы переговоров, йа. Вот и живет хорошо, лопает жизнь-жестянку в два горла, боится, что закончится в любой момент. А всех местных он выжил, было их… много.
Из краснеющей полутьмы впереди наплывали звуки. Те самые, обещавшие разврат, чревоугодие и все остальное, заставившее Эдди встрепенуться и ускориться. Он-то и нырнул первым за поворот, отодвинув брезент, наполовину закрывающий вход. И застыл, сумев лишь выматериться и присвистнуть:
– Хаунд, это же просто… сказка какая-то…
Внутри оказалось не очень просторно, но душевно. Особенно по нынешним сложным и тяжелым временам.
У дальней стены, где в потолок, уходя в систему вентиляции, убегал кирпич трубы, идущей от огромного очага. Расточительно? Да, только не для всех. Здесь и сейчас как раз тот случай, когда можно и нужно.
Очаг гудел, бросал вокруг красновато-золотые блики и разносил запах жарящегося мяса. Тут не мелочились, насадив на вертел сразу среднюю такую свиную тушку, уже золотившуюся корочкой. Свинью крутил седой незаметный человек, не отвлекающийся больше ни на что.
Фантазии и самомнения хозяина хватило на доступную любому пониманию картинку, ярко кричавшую: вот он, вот, даритель счастья, тепла, жратвы и благ, сидит во главе длинного стола, сколоченного из толстых досок и средних катушек для провода, сидит, величественно, да на огромном офисном кресле искусственной кожи, поставленного на специально сваренный каркас.
– Здорово, рыжий! – грохнул Хаунд, останавливаясь у дальнего конца стола, выходившего прямо на вход, и с удовольствием втягивая воздух своим кривым хищным клювом. – Гляжу, все жируешь на людских бедах?!
Сидевшие даже замолчали, молча развернувшись к креслу, тихо поскрипывающему, поворачиваясь туда-сюда. Эдди уставился вместе с остальными, в первый раз видя хозяина Товарной. Вот, значит, как… не всегда внешность говорит о людях что-то настоящее.
Не рыжий, скорее светлый с рыжиной, скучное вытянутое лицо и вислый грустный нос. Какие-то блеклые светло-голубые глаза и оттопыренные уши. Рубашка из хлопка, подтяжки, теплые хорошие брюки. Спокойствие и достаток в общем. А вот почему Птах?.. Это Эдди решил выяснить потом, если выпадет случай.
– Здравствуй, Хаунд, – с ленцой протянул рыжий, – чего голосишь?
– Это у меня тембр голоса такой… – поделился мутант, – да и шумно у тебя тут, чего шептать-то?
– Ты по делу или так, поорать зашел?
– А если просто так, ты против, что ли?..
Хаунд, заведя руки за спину, улыбнулся. Мерзкой и опасной улыбкой, сулящей простые и доступные пониманию вещи: выпущенные кишки, отрубленные конечности и много боли. Очень много боли вперемешку с кровью. Как такое возможно пообещать только улыбкой… Эдди, зная мутанта последние почти пять лет, все время терялся, пытаясь отыскать ответ на этот вопрос.
Какое-то время слышался только треск поленьев в очаге. К запаху мяса добавилось ожидание беды.
Птах кивнул, резиново улыбнулся:
– Садись, будь гостем, угощайся, на всех хватит.
– Другое дело, йа… –
