– Ответь мне, доблестный Варкас, – колдунья заговорила сладким голосом, не сулившим, однако, ничего хорошего, – с каких пор ты казнишь и милуешь чужаков без моего ведома? Или ты уже сделался Хозяином Похъёлы?
– Стеречь границы родного края от врагов – священный долг воителя! – с мрачным достоинством отвечал военачальник, глядя из-под капюшона.
– Враги приходят с оружием, Варкас! Их встречают оружием, призывают на бой, а не за стол! – распалялась ведьма. – Как ты посмел поднять заклинание на тех, кто шел в гости ко мне? А если и поднял, почему они до сих пор живы? В чем дело, Варкас? Так-то вы с дружиной исполняете свою службу?
– Одно твоё слово, эманта! – Варкас сжал рукоять меча. – Одно слово! Клянусь, я принесу тебе их головы! Я насажу их на частокол на радость воронам и во славу Хийси!
– Полно, герой! – проворковала Лоухи. – Сувантолайнен сотоварищи теперь мои гости. А ты, раз уж сумел сохранить им жизнь, храни её и впредь! Будешь их провожатым в моих владениях, да смотри, чтобы не знали они недостатка ни в чём! И чтобы ни один волос не упал с их голов, пока я не велю!
– Слушаюсь, – военачальник снова поклонился и быстро вышел – только мелькнул в дверях волчий хвост.
Лоухи с ухмылкой взглянула вслед воину. Новое игрище уже начало забавлять её. Нечасто в глухом краю Похъёлы выдаётся подобное!
11
Похъёлане
Немало тягот и лишений выпало на долю людей, шедших все дальше и дальше в поисках новых, лучших для жизни, земель. О делах тех времен не сложено преданий и песен, не осталось следов в народной памяти – слишком много снегов заметало те следы год за годом, в течение сотен лет.
Для древнего человека мир был неведом и исполнен опасностей – в лесах рыскало хищное зверье, болезни и голод уносили людские жизни без счёта, суровая зима на полгода укутывала землю мраком и холодом. Душами людей владел страх, тот самый, что воплотился в образах злых божеств – коварного Хийси и всепожирающей, ненасытной Сюэтар. В страхе люди проводили всю жизнь, и от этого делались жестокими и яростными.
Потомки народа, рвавшегося вперёд сильнее прочих и остановившегося лишь у границ лопарской тундры, считали Похъёлу своей прародиной и верили, что к северу от неё заканчивается мир живых. Уйдя в сторону полуночи, они оторвались от родственных племён, шедших следом; родство с южными соседями постепенно забылось. Домыслы о народе Сариолы нарастали на правдивое знание слой за слоем, точно лишайник на камни, и со временем он сделался для своих сородичей страшной сказкой. От предков похъёлане унаследовали свирепый нрав; они проявили его во всей красе, когда разбили в кровопролитной войне и загнали в тундру встречные племена саамов. Закалившись в преодолении невзгод, похъёлане взрастили в себе непомерную гордыню.
Жителей Похъи можно было назвать дикими. Они не преуспели ни в ремёслах, ни в искусствах, их хозяйство во многом уступало хозяйству южных соседей. Дома похъёлане строили самые простые – длинные и низкие, крытые дёрном, часто без окон и украшений. Вместо сеней при входе сооружали шалашкоти; в середине жилой части складывали очаг, над которым в крыше оставляли дыру для дыма. Только в доме Лоухи Антеро видел настоящую печь с трубой, выходящей на крышу – к высокому терему эманты приложили руку заморские умельцы. Они же возвели надёжные укрепления вокруг Корппитунтури, Вороньей Горы – так называли похъёлане свое главное селение.
Со дня прибытия ко двору Лоухи Антеро с друзьями поселились в одном из дружинных домов Корппитунтури. Став гостями, они до приближения зимы были предоставлены сами себе и могли заниматься чем душе угодно. Уно по целым дням пропадал в кузнице, Антеро, Тойво и Кауко Ахтинен убивали время на охоте в окрестных лесах. Местные поглядывали на них с опаской – среди них быстро разошёлся слух, что нежданный гость эманты – могучий колдун из Карьялы, способный зачаровать любого. Дружелюбия у похъёлан не прибавилось, освоиться среди них гостям не удалось. Никогда прежде не встречался друзьям народ более мрачный и неприветливый, чем хозяева Сариолы. Им не переставал удивляться даже Уно, выросший среди молчаливых хяме. Разделяя с гостями стол и кров, похъёлане избегали разговоров с ними, хотя не отказывали в беседе друг другу. Приглядевшись внимательно и перебросившись с местными парой-тройкой слов, друзья поняли, что виной тому не боязнь, а заносчивость северян.
Похъёлане жили в основном охотой и рыбной ловлей, да еще собирали в тайге грибы и ягоды. Подобно другим племенам Суоми и Карьялы, они держали коров и коз, овец и свиней, были у них и низкорослые лохматые лошади. Кое-где на открытых местах вблизи селений попадались на глаза небольшие поля и огороды. Однако работали похъёлане неохотно, не отдавая мирному труду должного почета. На пашнях и пастбищах Сариолы чаще встречались невольники-инородцы, свободные же люди предпочитали всем прочим делам охоту и воинские упражнения. Дикость похъёлан была родной сестрой их воинственного и злобного нрава.
– Зверьё! – весь день Уно молчал и выглядел мрачнее обычного, как будто был нездоров. Только к вечеру он произнёс первое слово.
– Ты о ком? – участливо спросил Кауко.
За два месяца жизни среди похъёлан саво и хяме успели привязаться друг к другу. Лесовик перестал подтрунивать над кузнецом и теперь заботился о нем, словно о младшем брате: Уно нашёл себе занятие в местной кузнице и погрузился в работу так, будто хотел спрятаться в ней от всего окружающего. Он почти не ел, порой забывал умываться и, не возись с ним Ахтинен, ходил бы круглыми сутками перемазанный в саже. Хяме же, хоть и не переставал ворчать, сделался гораздо добрее к лесовику: старался помочь во всем, всячески зазывал с собой в кузницу – надеялся приобщить товарища к кузнечному делу. Впрочем, в этой дружбе не было ничего удивительного – они вдвоем оказались в похъёльском селении – месте, лихом не только для чужаков, но и для своих уроженцев…
– Дикое зверьё! – повторил Уно.
С утра он, как обычно, взялся за работу, тут-то и приключилась ссора между двумя подмастерьями местного кузнеца.
– Стали спорить, как клинки закалять лучше, – понемногу разговорился Уно. – Я бы рассудил их, тоже кое-что умею. А эти долго разговаривать не захотели. Я глазом моргнуть не успел, как они ухватили по мечу и во двор. И давай рубиться – только искры полетели.
– А что кузнец? – удивился Кауко.
– Что кузнец? Он судил поединок. И зарубил один другого, – потупившись, закончил Уно. –
