Вернувшись в Монастырь, он прошел мимо встретивших его молчанием монахов, мимо своей кельи и забился в самый дальний угол – за выгребной ямой. Постепенно морок проходил, и отец Андрей с ужасом стал осознавать, какая катастрофа произошла с ним. Просидев день или два в вонючем углу, он услышал какой-то шум из жилой части Монастыря. Неохотно подошел ближе и в свете факелов увидел пятерых или шестерых крепких мужчин, в очередной раз выгонявших монахов и мирян из их жилищ. Настоятель твердо, но без злобы и раздражения, потребовал от незнакомцев отчета в том, что здесь происходит. Один из мужчин начал выкрикивать бессвязные обвинения по поводу какого-то захваченного поля и устроенной монахами резни в соседнем поселении. Еще не понимая всего до конца, отец Андрей стал улавливать какую-то связь между тем письмом, которое он относил в это поселение, и приходом карателей из него. И конечно же, ему надо было выйти из своего укрытия и сообщить это, но ноги не двигались и его челюсть свело. А каратели уже взмахивали мечами, породив отчаянный вопль толпы, бросившейся бежать. Убивали они только монахов, тех, с кем отец Андрей столько лет делил трапезу. Он должен был выйти, должен был принять смерть со всеми, но как и тогда, в Большом Гараже, ужас сковал его тело, и он не мог пошевелиться.
Когда Монастырь обезлюдел, отец Андрей не стал хоронить погибших братьев, не отпел их и даже к ним не подошел – он бросился бежать из Монастыря, боясь, что эти изверги вернутся и подвергнут его одной участи с погибшими.
Гонимый страхом смерти и боли, он бежал по Муосу. Здравые мысли из его головы были вытеснены животным ужасом. Лишь изредка он пытался потянуть на себя одеяло спасительной Иисусовой молитвы, но, повторив ее два-три раза, он снова заменял ее бессмысленным подсчетом шпал в туннелях и поворотов в ходах. И в какое бы поселение он ни пришел, везде его встречали насмешки, презрение и даже открытая агрессия. По Муосу прокатились две волны охлаждения к православным истинам. Первая часть паломников, ушедшая из Монастыря после прилюдного извлечения из кельи монаха голой женщины, разнесла весть о царящем в обители разврате. Другие – бежавшие после нападения дружины из соседнего поселения – об алчности монахов, позарившихся на чужие угодья, и справедливом воздаянии им. Одна ревностная прежде прихожанка Монастыря, жена администратора поселения, в котором он пытался найти покой и пищу, сунув ему в руки две печеные картофелины и озираясь по сторонам, без особой теплоты в голосе, а больше с каким-то пренебрежительным сочувствием, сообщила:
– Вы бы, батюшка, не ходили по поселениям. Инспекторат разыскивает священников по всему Муосу. За то, что там было у вас, всех арестовывают и отправляют на каторгу…
У него не оставалось другого выбора, как вернуться в Монастырь, благо здесь был скрытый склад продуктов, главным образом, сушеного картофеля, который монахи держали «на черный день». Учитывая, что потребителем припасов был он один, ему хватило их надолго. Но вскоре Республика попыталась создать на месте Монастыря светское поселение Новая Немига. Отцу Андрею приходилось прятаться от новых обитателей разрытого коллектора в окрестностях поселения, лишь иногда ночью пробираясь к складу, так и не обнаруженному новыми жильцами, чтобы пополнить свои припасы. Несколько раз новонемиговцы замечали оборванного монаха, быстрой походкой движущегося по их поселению. И это видение вселяло в них суеверный страх. А через полтора года они ушли, оставив Монастырь пустым. Отец Андрей вернулся в свою обитель и так тут и жил один. Он ел, пил, спал, молился, совершал сам для себя церковные службы, но так и презирал себя за свою трусость. Он решил, что единственным правильным поступком для него будет выйти к людям, заявить, что он священник, и проповедовать им, несмотря на насмешки, угрозы, побои и возможный арест. И каждый раз все та же трусость заставляла откладывать исполнение этого решения на следующий день.
– Вот, вроде бы как исповедался, и чуть легче стало, – со вздохом завершил свой рассказ отец Андрей. – Видишь, мы с тобой оба убийцы, только ты не знала, правильно ли поступаешь, а я не сомневался, что, спасая свою шкуру, творю зло. Мое зло – осознанное.
Монах говорил правду, ему незачем было врать. Она слушала его не перебивая, но эта исповедь поставила перед нею много вопросов, ответы на которые ей предстоит найти.
Между тем отец Андрей стал собирать вещи в большой мешок с веревкой через плечо. Вера видела, как он бережно клал туда кадило, чашу, книги, еще какие-то церковные принадлежности. Увидев немой вопрос на лице Веры, монах произнес:
– Ты не против, если я пойду с тобою до ближайшего поселения? А то ты уйдешь, и я опять передумаю делать то, что должен.
– А что вы собираетесь делать?
– Ходить по поселениям, проповедовать слово Божье, расскажу, что на самом деле случилось с Монастырем.
– Вас не будут слушать.
– Я знаю. Но это не значит, что я не должен говорить. А потом, если получится, дойду до своего родного бункера и расскажу тем, кто там остался, о своей трусости в Великом Бою, попрошу у них прощения. Рано или поздно меня арестуют,
