Вера осмотрела добротную инспекторскую квартиру, освещенную яркой электрической лампой. Это была достаточно большая комната, в которой между не самой узкой кроватью для двоих, придвинутой к одной стене, и столиком с парой стульев – у другой, оставался немалый проход. В дальнем углу на веревках под потолком висела люлька, в которой мирно сопел годовалый ребенок. За столом сидел инспектор, вникая в какие-то бумаги, видимо, связанные с его работой. А на кровати полулежала-полусидела его миловидная жена, тоже инспектор. Конечно, только семья из двух инспекторов могла рассчитывать на такие апартаменты. Женщина что-то шила для ребенка – того, что лежал в люльке, или, может быть, для того, который бойко постукивал в ее животе.
– Татьяна, это я, – просто сказала Вера, наблюдая, как меняется в лице ее бывшая однокашница.
Танюшин муж удивленно уставился на вошедшего следователя. Вера попросила его удалиться. Для порядка он посмотрел на Танюшу, как будто у него был вариант не подчиниться требованию следователя. Но когда Танюша повторила «просьбу» следователя, ее муж облегченно вздохнул, встал и быстро вышел из квартиры, стараясь все-таки сделать это с подобием достоинства и даже изобразив на лице недовольную гримасу.
Вера придвинула стул к самой кровати и села на него, нагнувшись к Танюше, как будто пришла в госпитальную палату проведать свою сестру или подругу.
– Я, несмотря ни на что, вернулась оттуда, куда ты меня послала. И ты должна догадываться, что это означает. После беседы с Вячеславом я поняла, что ты мне соврала; соврала, чтобы заманить туда, где меня легче всего было подловить и убить. Люди врут следователям только в двух случаях: когда уверены, что следователь не узнает правды – а ведь ты знала, что я ее узнаю после общения с Вячеславом; либо когда уверены, что следователь узнает правду, но долго после этого не проживет – и это как раз наш с тобой случай. Чтобы получше понять, кто ты такая, я сходила в Верхнюю Степянку. И в общем-то, многое из того, что ты рассказывала мне когда-то в Университете, оказалось правдой. Даже про тех двух вздыхавших о тебе парнях, один из которых уже умер, а второй обзавелся тремя женами. Даже нападение на поселение с несколькими смертями тоже имело место. Несколькими, потому что до этого поселенцы из-за войны с диггерами стали расселяться по другим поселениям, и на момент нападения там оставалось всего пять человек. И никого из твоих родных среди погибших не было. Да и на поселение напали, как я сейчас знаю, не диггеры… но это уже другая история… Как видишь, я уже многое знаю, а о многом догадываюсь. Но я хочу знать все, поэтому ты мне просто все расскажешь с самого начала.
С момента появления Веры Танюша не проронила ни слова, она откинула голову на подушку, закрыла глаза, из которых текли слезы. Когда она их открыла, она уже не была тем миловидным ребенком, каким привыкли ее видеть Вера и все окружающие.
– Ты меня не казнишь?
– Нет, – искренне сказала Вера, бросив взгляд на живот своей бывшей подруги.
Еще немного помолчав, Таня заговорила, причем ни в ее голосе, ни в манере говорить не было и тени детской наивности.
– Ты была в Верхней Степянке, а значит, видела, в какой дыре я выросла. Уже лет пятнадцать, как Верхнюю Степянку стало подтапливать. Сперва воду удавалось на время откачать, а потом пришлось строить настилы. Ты даже не представляешь, что такое все время жить над водой. Это непреходящие сырость и холод, кусающиеся мошки и змеюги, и еще постоянные болезни. Я ненавидела Верхнюю Степянку и лет с пяти была уверена, что я оттуда вырвусь, чего бы это мне ни стоило; уйду в Центр, туда, где идет нормальная жизнь. Единственным доступным для меня способом вырваться из ада под названием «Верхняя Степянка» было поступление в Университет с последующим распределением в Центре. Но я – не ты, особыми способностями к учебе не отличалась, да и любовью к наукам тоже не горела: любой текст больше десяти строчек ничего, кроме зеленой тоски, у меня не вызывал. Но я через силу заставляла себя зубрить эти опостылевшие науки и кое-как стала второй по уровню знаний в Верхней Степянке. А быть второй не значило ничего – в нашем махоньком поселении брали в Университет только одного лучшего, и то лишь раз в три года. Первым был один из моих ухажеров, тот, о ком я тебе рассказывала. И вот назавтра надо было идти в Нижнюю Степянку, поселение побольше нашего, куда приезжала комиссия по отбору абитуриентов. Должны были идти он да я. Вот я его и пригласила прогуляться накануне, уважила его давние ухаживания. Он рассказывал о своих планах поступить в Университет, вернуться в Верхнюю Степянку администратором, жениться на мне и плодить в этой вонючей яме детей. Но его планам не суждено было сбыться: когда мы проходили по краю помоста, я как бы оступилась и столкнула его в воду. Там у нас как раз больше всего змеюг водилось. Не видела змеюг? Это червячки такие, размером с ботиночный шнурок, – как почуют в воде что живое, сразу вгрызаются в тело и сосут кровь – руками не вытащишь, вырезать надо. Ванечку вытащили, и потом шесть червячков в нем насчитали. Кстати, меня он не сдал, всем сказал, что сам оступился, любил, значит. Пока змеюг из него вырезали, пока его потом залечивали – месяц прошел. Ну а я в единственном экземпляре от нашего поселения на экзамен прибыла и так попала в Университет.
Поначалу радости не было предела, но потом оказалось, что в Университете тоже учиться надо, а это, как я уже говорила, мне не очень нравилось. Прошло первое тестирование у инспекторов-психологов – это когда на первом курсе нас по специализациям распределяли. Сказали, что по своим способностям я больше чем на администратора своего полумертвого поселения не тяну. Представляешь, что это значило для меня? Возвращение в ад! Но перед тем, как мне это сообщили, у них как-то получилось выведать у меня эту историю про Ванечку. Самое удивительное, что я никогда про нее никому не рассказывала, а им сама разболтала: понимаю, что не надо говорить, а остановиться не могу. Но журить они меня не стали. Наоборот, с каким-то извращенным интересом слушали, посмеивались. А еще им понравилось, как я с пацанами крутила в поселении, а потом в Университете,
