В тот день, узнав страшную новость, юноша потерял себя, уступив свой разум глухой черноте, мгновенно заполнившей его. В приступе гнева он ворвался в дом мелкого барона, изнасиловавшего в пьяном угаре с дружками случайно оказавшихся рядом на свою беду девушек, дочку обанкротившегося торговца и ее подругу со служанкой. Барон жил в соседнем от земель канцлера имении и случайно наткнулся со своей свитой, желающей поохотиться, на собирающих ягоды девушек.
Служанку убили сразу, шутки ради расстреляв ее из луков. Оставшихся перепуганных насмерть девушек силой утащили в дом барона, где и продолжили издеваться над несчастными. Натешившись вдоволь, насильники вышвырнули девушек за дверь. Обеспокоенные родственники, не дождавшись дочерей ни ночью, ни утром, собрали небольшой отряд и пошли прочесывать лес, уже не надеясь найти их живыми. Люди наткнулись на них, бредущих по лесной тропинке в драной одежде. Девушек увели по домам. Мужчины побоялись идти с мечами в имение барона, славившегося слишком задиристым нравом и большими связями в столице, в том числе и хорошим знакомством с самим канцлером. Они решили обратиться к Оквусу, чтобы уже он свершил правосудие. Дочь торговца, возлюбленная Долимара, в тот же вечер повесилась, не выдержав позора, на испачканном кровью пояске своего разорванного платья.
Долимар успел убить восемь человек, половину из тех, что были в тот момент в доме барона, прежде чем его с трудом скрутила подоспевшая стража канцлера. Долимар пришел в себя, сумев совладать с чудовищем, завладевшим его телом, лишь на вторые сутки после ареста. Хотя правильнее было бы сказать, что его разбуженному внутреннему монстру просто стало скучно, и тварь отступила в черные уголки его души сама. Единственным воспоминанием того дня остался лишь образ перепуганного насильника, которого Долимар вытащил из-под кровати. Ублюдок даже не сопротивлялся, а только умолял о пощаде, искренне не понимая, чем заслужил такую участь. Долимар вогнал ему кинжал в пах по самую рукоятку. Он испытал огромное наслаждение, когда убийца умер на его руках, пуская кровавые пузыри. О том, что под его руку попались двое ни в чем не повинных детей, младших сестер насильника, Долимар не помнил.
Допрашивал его сам Оквус. Канцлер быстро замял скандал, оставив все его подробности в тайне. Злосчастный дом в тот же вечер сгорел со всеми следами преступления. Случайные свидетели и стражники, проводившие арест и первый осмотр, исчезли без следа, как и все родственники убитых, кому не хватило ума держать язык за зубами. Самого же Долимара надолго отослали в армию.
Служба своеобразно пошла на пользу будущему курсорусу. Добавила своего и война. Не прошло и месяца с возвращения мнимого бастарда лорда в его замок, как все остальные, хоть косвенно причастные к изнасилованию, были мертвы. Оквус лишь покачал головой, он понимал чувства Долимара и видел в этом нечто большее, понятное лишь ему. Поэтому не говорил об убитых детях. До тех пор, пока не почувствовал, что можно. Повзрослевший и сильно изменившийся с того дня, как устроил в доме резню, Долимар с интересом выслушал Оквуса, а от детоубийства отмахнулся. После личного участия в жестокой войне с Кразором, когда объединенные армии трех стран — Давора, Вамута и Шеридана разгромили агрессивного соседа и перекрыли его границы, ввергнув в долгие годы голодной блокады, и всех ужасов, которые он видел собственными глазами на этой войне, такими вещами его было уже не пронять.
С тех пор прошло много лет, но Долимар всегда ощущал затаившегося зверя, готового вырваться в любую секунду. Поводов, к несчастью, было предостаточно. Но курсорус умел держать себя в руках, превосходно скрывая внутри это чувство, выпуская его на свободу только перед отъявленными преступниками Короны, оставаясь с ними наедине глухими ночами в самых глубоких и дальних камерах Башни Правосудия.
Первая волна, с которой он легко справился, колыхнулась в нем, когда канцлер решил пооткровенничать. Вторая волна накатила, стоило только безмозглому идиоту Зендору сказать о взрыве. Было сложно, но и тогда курсорус без труда удержал гнев в себе. А вот потом стало гораздо труднее. Радость от того, что из завала удалось вытащить еле живого Сенжа, резко сменилась приступом всепоглощающей ярости, как только эффи в один голос запричитали о невозможности использования магии для лечения его человека, единственного выжившего в этом дархумовом взрыве и способного рассказать о случившемся. Неожиданный приступ был настолько силен, что Долимар утратил на миг контроль и самообладание. Хвала Всеединому, генерал опередил его и вырубил ублюдка Зендора, а то бы еще один крик, и курсорус вспорол ему горло на глазах у всех!
— В кандалы! Бросить в самую грязную камеру и никого не впускать, пока я не вернусь!
Долимар с трудом подавил бурю внутри себя. Он уже начинал понимать, что нового приступа не избежать, но продолжал сопротивляться зверю, так не вовремя почувствовавшему его слабость.
Всеединый! Только не сейчас и не здесь!
Та самая следящая эффи, которая первой обнаружила чужую магию в Диссе, вызвалась спасти его человека дархумом. Курсоруса это не удивило, он знал, что многие эффи пробовали запретную магию, когда в гильдии еще заправляли мэйры. А кое-кто практиковал до сих пор. Не находя другого выхода, он дал согласие, хоть и ненавидел обряды мэйров всем сердцем. Но в этот раз цель оправдывала любые средства. Сенжа надо было вытаскивать.
«Жаль, что на его месте не Тилиус», — мелькнула в голове курсоруса мысль, от которой он тут же отмахнулся. Конечно, к Тилиусу он испытывал большую симпатию, чем к Сенжу, но и самальца любил по-своему, и был рад его спасению.
Лечение пошло тяжело, но результативно. Четыре десятка человек стояли, держась за руки, и принимали откат от магии эффи. В том, что откат был ужасен, Долимар не сомневался. Для этого стоило только бегло взглянуть на людей в цепочке, которые плакали, стонали, кричали и дергались от боли. Многие из них падали на колени, кто-то падал, увлекая за собой соседей, но цепь оставалась нерушимой. Связующее заклинание не давало разомкнуть руки, удерживая людей в цепи. Жуткие раны Сенжа медленно затягивались, сломанные кости с противным сухим треском срастались, огромные синяки исчезали.
Долимар ждал. Нездоровый румянец и блеск глаз выдавали его возбужденное состояние, но окружающие были слишком увлечены зрелищем происходящего лечения. Да и о «дурной крови», наследном недуге мужской линии Трэйдоров и Трэйдоргов, знали лишь единицы. И рядом с Долимаром, уже уступившим в схватке со зверем, таких людей
