Пасеваллес отступил на несколько шагов и только после этого повернулся спиной к королю, неизменно безупречный придворный даже во время неформальных встреч. После того как он ушел, Саймон сидел, глядя на королевскую печать и восковую палочку и размышляя о том, что им с Мири придется до конца жизни заниматься тем, чтобы мешать глупцам причинить вред самим себе и другим, и у них никогда не будет времени для себя.
Глава 45. Вечернее солнце
Жакар съел остатки мяса с бедра кролика и швырнул кости в огонь, где они стали лопаться и шипеть, когда вскипал костный мозг. Но прежде чем они становились слишком горячими, он выхватывал их из пламени мозолистыми пальцами, ломал пополам и высасывал содержимое. Он вытер предплечьем рот, оставив полосу жира на бороде, и удовлетворенно заурчал.
– Ты закончил трапезу, приемный отец? Или я тебя прервал?
Жакар вздрогнул и едва не свалился с нижней ступеньки своего нового фургона. Он не заметил высокую тень, появившуюся совсем рядом.
– Клянусь Пронзающим, как долго ты здесь стоишь? И где ты вообще был? Я думал, ты ушел навсегда, я уже много дней тебя не видел.
– Сегодня я был на свадьбе, – сказал его приемный сын. – Но я не заметил там тебя.
– Ха! Да проклянут меня боги – значит, сегодня тот самый день? День свадьбы Дроджана? За мной никого не посылали. – Жакару явно было не по себе, и он все еще не поднимал глаз и не смотрел на приемного сына. – Проклятие ада на всех них. И как там кормили? Они приготовили хорошую еду?
– Я ушел до начала пира.
Что-то в голосе молодого человека наконец заставило Жакара поднять глаза.
– Ну так не рассчитывай получить еду у меня, потому что ничего не осталось. – Он прищурился. – Чем ты занимался? Твоя одежда покрыта грязью. И это кровь?
– Вполне возможно. Я участвовал в схватке. – Унвер шагнул вперед, и его залил свет костра. Солнце уже почти зашло, и небо расчертили пурпурно-красные полосы. – Но я пришел не за едой, приемный отец. Мне нужны ответы.
Пожилой мужчина приподнялся, одной рукой опираясь о фургон для равновесия.
– Ответы? Ты о чем? Как ты смеешь являться сюда после стольких дней отсутствия и так говорить со мной?
Короткий отблеск пламени на клинке – и лезвие длинного ножа Унвера коснулось горла Жакара, заставив того вскрикнуть от боли и страха.
– Может, ты заберешься внутрь своего нового фургона и закроешь передо мной дверь? Неужто ты думаешь, что меня это остановит?
– Что ты делаешь? Ты сошел с ума? Я твой отец!
– Нет, ты мой приемный отец, к тому же плохой. Откуда у тебя фургон, старик? Я думаю, его продал тебе Одриг. Я прав?
– Да! Да! Почему ты так себя ведешь? Он продал его мне за лошадей!
– За моих лошадей, старик.
– Они находились в моем загоне! Значит, они мои! – Жакар закричал, когда нож глубже погрузился в его плоть под подбородком. – Чего ты хочешь?
– Я уже сказал. Ответов. – Унвер опустился на ступеньку. – Откуда я взялся?
– Что за чушь? Я тебе говорил!
– Ты говорил мне, что я из клана, который живет далеко в степях.
– Да, и я не врал!
– Назови мне их имя!
Старик застонал от боли, когда Унвер вновь надавил на клинок.
– Я не помню! Нет, подожди! Это был один из кланов Высоких тритингов. Они отправили тебя к нам.
– Ты сказал мне, что мои отец и мать мертвы. Это правда?
– Конечно!..
– Обдумай свой ответ хорошенько, старик. Это может стать последним, что ты сделаешь.
Казалось, холод последних слов Унвера напугал старика больше, чем клинок. Глаза Жакара стали закатываться.
– Может быть… может быть, я неправильно понял – с тех пор прошло много времени! – Он не осмеливался посмотреть в лицо Унвера. – Возможно, твоя мать… могла быть жива. Да, наверное, так и было. Но твоя приемная мать так радовалась, когда ты появился. Да, точно, теперь я вспомнил, мы говорили тебе, что твоя мать умерла. Так приказал тан!
– Тан Хурвальт никогда бы не отдал такой приказ. Он был хорошим человеком, пока не утратил разум.
– Клянусь, я сказал правду, Санвер!
– Не называй меня этим именем! – произнес Унвер с такой силой, что старик свалился со ступенек фургона и оказался на коленях. – Это имя дала мне моя приемная мать, а не ты, Жакар. После того как она умерла, ты ни разу его не вспомнил. Ты называл меня Унвер, как и все остальные, – Никто.
– О, клянусь духами, чего ты хочешь? Чего ты от меня хочешь?
– Я хочу знать правду, которая тебе известна, старик. Как я оказался в клане Журавля? Расскажи мне все, что знаешь, или я перережу тебе горло, как старой овце.
– Не причиняй мне боли. Если тебе наплевать на меня, подумай о других людях клана. Если ты прольешь мою кровь, тебя изгонят!
Унвер рассмеялся, и его смех был неожиданным, громким и рваным, точно загноившаяся рана.
– В самом деле? Ты знаешь, что я сегодня сделал, старик – глупый, себялюбивый, лживый старик? Я пришел на свадьбу и убил жениха. На моей одежде его кровь, во всяком случае, так я думаю. – Он указал на свою рваную, заляпанную бурыми пятнами рубашку.
– Ты убил Дроджана? – Охваченный ужасом старик посмотрел на него, продолжая стоять на коленях. – Клянусь всеми богами, что ты наделал? Одриг с тобой покончит!
– Я думаю, нет. – И снова Унвер рассмеялся жутким смехом, только теперь он был не таким громким. – Видишь ли, я убил и Одрига. Я превратил свадьбу в день траура. И я похоронил невесту, но она умерла не от моих рук.
Жакар заплакал. Он явно поверил во все, что сказал Унвер.
– О боги, что мы будем делать? Что буду делать я? Ты безумец, ты нас уничтожил!
– Нет никаких нас, нет с того момента, как умерла моя приемная мать. Ты давал мне это понять раз за разом, когда заставлял просить еду и делать всю работу, которой не хотел заниматься сам, когда насмехался надо мной, повторяя имя, которое мне дали другие, – Никто! А теперь, если не хочешь умереть медленной и мучительной смертью, в отличие от тана Одрига, ты расскажешь мне все, что знаешь о моем истинном клане. И прекрати ныть, или я срежу тебе губы и ты откроешь мне все свои тайны окровавленным ртом.
Это заняло довольно много времени, потому что старик никак не мог прекратить плакать и жаловаться на свою судьбу, но в конце концов Унвер узнал от него безобразную, политую слезами историю, слово за словом, все, что знал Жакар.
Когда он закончил, он лежал на спине, как побитая собака, на щеках и руках
