Все последующие годы, расстроенный и обиженный на всех Суворов, несколько раз обращался к императрице Екатерине II с прошением уволить его из русской армии и даже собирался предложить свои услуги в странах, воюющих против республиканской армии Франции. Однако Екатерина II хорошо запомнила, что ей говорил Потёмкин, и понимала, что Суворов может понадобиться России и принесёт ей в нужное время ещё не одну победу.
И наконец-то этот час настал.
На территорию Речи Посполитой на подавление мятежа вступили 60-тысячная русская армия и 35 000 прусских солдат, возглавляемых самим королём Фридрихом Вильгельмом II. Суворов же до лета 1794 года участия в этой войне не принимал, пока 7 августа не получил предписание от фельдмаршала Румянцева. Уже через неделю после получения данного предписания он находился в военном походе, направляясь в сторону Бреста, взяв с собой только 5-тысячный отряд. Но по пути движения Суворов своим приказом в соответствии с полномочиями, которыми его наделил Румянцев, подчинял себе все русские отряды и гарнизоны. Таким образом будущий фельдмаршал постепенно создавал армию, которая впоследствии стала основной ударной силой для взятия Варшавы и поражения восстания.
XXI
од Брестом Суворова уже ожидал польский корпус Сераковского, но из 16 000 его солдат почти две трети составляли косиньеры. В первом же бою 3 сентября 1794 года русские кавалеристы перебили 300 польских всадников, но это была только разведка боем. Уже 17 сентября во время очередного боя у монастыря Крупчицы полк татарских конников под командованием полковника Мустафы Ахматовича, прикрывая левое крыло корпуса Сераковского, в контратаке принудил русских отступить. В ответной атаке Суворов переправил через болото свои главные силы и неожиданно нанёс решающий удар по корпусу Сераковского с фланга, где его не ждали. Полякам ничего не оставалось делать, как только укрыться в Бресте. Пытаясь пробиться к Варшаве к главным силам восставших, Сераковский с 10 000 пехоты и 3000 кавалеристов покинул Брест, но по дороге был опять атакован противником. Сераковский понял, что отступать дальше означает просто бежать, но убегать от врага и подставлять ему спину польский генерал больше не собирался.
В ожидании начала атаки обе армии выстроились между рекой и опушкой леса. Русская конница всё-таки решила вступить в сражение первой. Опрокинув польскую кавалерию, казаки устремились на косиньеров, а за ними рванулась в атаку и пехота в 4000 штыков. Польские ополченцы не выдержали натиска ветеранов турецких войн и начали отступать тремя отрядами, но были прижаты к заболоченной реке Цне и практически все порублены.
А в это время корпус генерала Ферзена вместе с прусской армией стоял под Варшавой, осаждая столицу Польши. Во главе защитников столицы находился главный и единственный командир всех войск восстания Тадеуш Костюшко. Ещё до подхода основных сил русской армии он организовал работы по укреплению обороны города, в которых принимали участие тысячи горожан. В Праге, предместье Варшавы, были возведены два параллельных вала и вырыты два глубоких рва с ямами-ловушками, которые окружали весь город. На валу, подняв свои жерла, стояли более 100 пушек, а с флангов нападающих могли поражать ещё десятка три таких же орудий, нанося ощутимый урон.
Прошло две недели, а русские и прусские войска так и не решились штурмовать столицу Польши. Наступило какое-то затишье между противниками, которое должно было рано или поздно чем-то разрешиться: то ли массированным штурмом, то ли снятием осады. Третий вариант — сдачу города никто из руководителей восстания даже не рассматривал. Преимущество восставших в обороне было явное.
В штабе обороны Варшавы было как всегда многолюдно и шумно. Несмотря на то, что в помещении находился сам Костюшко, обстановка была вполне демократичная. Даже волонтёры, молодые шляхтичи, прибывшие из своих удалённых поместий на защиту Варшавы, позволяли себе негромко разговаривать между собой, обсуждая преимущество польской лёгкой кавалерии перед прусскими драгунами. Здесь же подполковник Берко, еврей по национальности, который сформировал для защиты Варшавы целый еврейский батальон, громко отчитывал за что-то своего подчинённого, рыжего потомка Аврама, Исаака и Иакова. При этом Берко ругался то на польском языке, то переходил сгоряча на язык своих далёких предков, который никто из присутствующих не понимал.
Костюшко усмехался, слушая, как ругаются два еврея, и одновременно пересматривал французские газеты, доставленные ему в Варшаву через Германию. Он делал на них какие-то пометки, когда ему на глаза попалось сообщение о казни Робеспьера в Париже.
— Робеспьер погиб! — громко сообщил Костюшко собравшимся, и на несколько секунд в комнате повисла тишина. Даже Берко, остановившись на полуслове, не посмел продолжать свою проповедь солдату. Неожиданно один из молодых шляхтичей-волонтёров, Станислав Булгарин, искренне веривший в величие этого палача своего народа, всхлипнул и, устыдившись эмоций, вышел из помещения. Костюшко с недоумением посмотрел ему вслед.
«Глупый мальчишка, — подумал он. — Если бы ты знал, сколько человек было казнено по воле этого француза, прежде чем он Сам лёг под нож гильотины? Не дай Бог нам таких революционеров в Польше! Не, хватило бы площадей для установки виселиц».
Костюшко с грустью вспомнил Якуба Ясинского, недавние события в Варшаве и Вильно. Однако вслух он не успел ничего сказать: в комнату в сильном волнении вбежал Фишер.
— Со стороны русского лагеря замечены парламентёры, — сообщил он, и все присутствующие одновременно посмотрели на главнокомандующего.
Костюшко воспринял новость спокойно. Он поправил портупею, надел головной убор и вышел вместе с генералом Вавржецким из штаба.
— Как ты думаешь, — обратился Костюшко к нему, когда они поднялись на вал и наблюдали, как пять всадников приближаются к пражским укреплениям, держа на казачьей пике белый флаг, — Ферзей решится на штурм?
— Не думаю. Нас гораздо больше, чем вся его армия, — уверенно ответил Вавржецкий.
Костюшко посмотрел на него, перевёл взгляд на парламентёров и вдруг
