А уже через год возмущённый граф Растопчин писал Семёну Воронцову: «Граф Зубов здесь всё. Нет другой воли, кроме его воли. Его власть обширнее, чем та, которой пользовался князь Потёмкин...»
II
один из ноябрьских дней во двор Петропавловской крепости въехала большая арестантская карета в сопровождении охраны. По тому, какое количество конвоиров её сопровождало, было видно, что внутри находятся не простые пленники. За ней следовала крытая повозка, из которой вылез премьер-майор Титов и с удовольствием размял затёкшие ноги. Через минуту к нему подошёл комендант Петропавловской крепости с четырьмя солдатами, которому Титов передал все бумаги в отношении доставленных им арестантов. Немцевича с Фишером вывели из арестантской кареты и сразу повели внутрь крепости, а Костюшко, который по-прежнему находился в жару и без дознания, комендант крепости приказал отнести на носилках к себе в дом. Премьер-майор Титов, удивлённый таким порядком обустройства главного арестанта, с немым вопросом посмотрел на коменданта. Комендант понял без слов его вопросительный взгляд и пробурчал сквозь зубы:
— Приказ матушки-государыни.
Больше у Титова вопросов не было, и он отправился на отдых вместе с конвоем.
Костюшко поместили в отдельной хорошо убранной чистой комнате. Через час возле его кровати сидел лейб-медик крепости Шилов и, внимательно осмотрев больного, заявил:
— Пожалуй, он уже не жилец. Столько времени в жару и без сознания. К тому же раны воспалены, гноятся.
Комендант с сочувствием посмотрел на Костюшко, потом на лейб-медика.
— Как ты думаешь, государыня будет довольна нами, если этот (комендант кивнул на больного) помрёт в моём доме? — задал он тревожащий его вопрос.
Лейб-медик пожал плечами. — Вот-вот, подумай, — добавил комендант, — и сделай всё, чтобы он выжил.
С этого момента Шилов постоянно находился при Костюшко и уходил поспать только тогда, когда его сменял помощник. Старания Шилова не пропали даром, и уже через три дня Костюшко открыл глаза и осмысленно осмотрел комнату. Шилов, заметив, что больной пришёл в сознание, обрадовался:
— Поздравляю вас с возвращением к жизни. Ну вы и живучий!.. Значит жить будете сто лет.
Но Костюшко ничего не ответил лейб-медику и отвернулся лицом к стене. В его затуманенном и больном мозгу ещё продолжался бой, и эта комната и русская речь никак не вписывались в реальную картину его нового бытия.
Шилов немедленно доложил коменданту о том, что больной Костюшко пришёл в сознание, и в тот же день в комнате больного сидел генерал-прокурор Самойлов.
— Я бы не рекомендовал производить допрос арестованного, — посоветовал генерал-прокурору Шилов. — Слишком слаб и на мои вопросы не отвечает.
Огорчённый таким порядком дел, Самойлов приказал:
— Немедленно сообщите мне, когда он полностью придёт в себя. А то государыня меня почти каждый день спрашивает, допросил ли я арестованного. А мне и сказать нечего.
На этом первое посещение Самойловым Костюшко закончилось, но через пять дней он опять появился в крепости и целый час сидел рядом с кроватью Костюшко, задавая вопросы, а секретарь записывал ответы.
Екатерина II осталась довольна прошедшим 1794 годом. Всё сложилось почти так, как она предполагала и планировала. Даже война с поляками закончилась с пользой для России: к империи отошли огромные территории, а Речь Посполитая как государство перестала существовать. Русскую императрицу уже не будут тревожить на старости лет новости от очередного непредсказуемого сейма.
Польское восстание потерпело сокрушительное поражение, и генерал-прокурор Самойлов каждый день являлся к своей государыне с докладом о том, как идёт следствие, какие ещё факты заговора против России удалось узнать от арестованных и доставленных в Санкт-Петербург бунтовщиков. Сегодня ему удалось, наконец-то, прибыть к Екатерине с протоколом допроса руководителю польского восстания.
— Ну что, Александр Николаевич, учинил допрос этому Костюшко? — спросила в очередной раз она своего главного законника государства Российского.
— Учинил, матушка-государыня, — доложил Самойлов и раскрыл прокурорскую папку.
— Тогда докладывай и подробнее, не спеши, — приказала императрица.
Самойлов откашлялся и начал читать с листа:
— Главный руководитель восстания Тадеуш Бонавентура Костюшко долго находился из-за болезни и ранений в тяжёлой депрессии, целыми днями лежал в постели и отказывался от пищи... — начал доклад Самойлов, но Екатерина II его перебила.
— Так он допрошен или нет? — с нетерпением уточнила она.
— Вначале мною были оставлены листы бумаги, чтобы он на них всё подробно изложил, — пояснял Самойлов причину задержки с допросом. — Костюшко повиновался, но описал всё, избегая имён своих сподвижников и участников польского бунта.
— И это всё? — недоумевала императрица.
— Сегодня мне удалось его допросить: он отрицал, что хотел ввести в Польше порядки, схожие с французскими, но признал, что если бы Франция и Турция предложили ему союз против России, то он бы на него согласился, — Самойлов зачитал главное, что больше всего интересовало Екатерину II. Она подозревала, что Костюшко вёл переговоры с Конвентом Франции и просил помощи в борьбе против России. Однако французская революционная армия переживала не лучшие времена, а внутри нового правительства шли свои сражения за власть. Франции было не до Польского восстания.
— А как сейчас он себя ведёт, какое у него состояние? — участливо спросила императрица Самойлова, искренне интересуясь этой неординарной личностью.
— Находится в превеликой задумчивости и в грусти, сидит с утра до вечера на одном месте, — доложил Самойлов то, что знал от коменданта крепости и лейб-медика Шилова.
И здесь Екатерина II проявила своё «милосердие» и приказала удивлённому Самойлову:
— Распорядись перевести Костюшко в Мраморный дворец князя Орлова. Дайте ему книги и обеспечьте обильное питание... Ну а Безбородко сделает так, чтобы об этом узнали все европейские послы.
Екатерина II поднялась со своего кресла и медленно подошла к окну. Постояв немного у окна, она повернулась к генерал-прокурору и добавила:
— А вскоре об этом узнает и вся Польша.
— Всё понял, государыня-матушка. Государственная мудрость твоя и милость всегда выше понимания простых смертных, — не упустил Самойлов возможность польстить самолюбию государыни.
Но эта открытая лесть ей не понравилась, и твёрдым голосом она приказала:
— Ладно, ступай и исполняй, как я велю.
Склонившись в низком поклоне, генерал-прокурор вышел из приёмной
