Однако для главнокомандующего русской армией Михаила Кутузова это было только началом Отечественной войны. «С потерею Москвы ещё не потеряна Россия. Первой задачей поставлю сберечь армию...» — заявил он на военном совете в Филях, хотя морально ему как русскому фельдмаршалу отдать такой приказ было тяжело. Кутузов решил без боя оставить Москву, сохранить армию и продолжать активные боевые действия против союзнических войск наполеоновской армии. Никого не посвящая в свои планы, он приказал армии тайно двигаться на юго-запад и перекрыть дорогу французам на юг России. Тем самым он исключал возможность армии противника обеспечить себя продуктами, верно полагая, что голодный солдат воевать не будет. При этом, наряду с регулярной армией, Кутузов использовал небольшие партизанские соединения, которые отбивали у неприятеля обозы с продовольствием, уничтожая их небольшие отряды. Русский фельдмаршал, сам того не сознавая, повторил Вашингтона, который выбран такую же стратегию и тактику во время Войны за независимость Соединённых Штатов. Она-то и оказалась выигрышной в похожей ситуации в России.
После вступления французской армии в Москву и страшного пожара, который уничтожил а этом городе более половины деревянных строений. Наполеон понял, что его «звезда» почему-то стала затухать. Начался процесс разложения дисциплины в его армии, а французские солдаты всё чаще и чаще ощущали чувство голода и хронически не доедали. Кутузов категорически отказывался вести переговоры о перемирии, а небольшие отряды казаков и гусаров, а также простые русские крестьяне вели широкомасштабную партизанскую войну. Эта «варварская» Россия не вписывалась в рамки ведения войны на тех условиях, при которых Наполеон водил в сражения свою армию на полях Европы. Наконец пришло время, и император Франции понял, что Москва для него — это мышеловка, в которую положили большой кусок бесплатного сыра. И тогда Наполеон принял решение, что пора срочно выбираться из неё, пока не захлопнулась дверца[54].
Отход французской армии из Москвы, сначала организованный и выглядевший как простое оставление завоёванного города, вскоре превратился в обыкновенное бегство полков всех союзных армий подальше от этой холодной и варварской страны. Причём отступление проходило по Старой Смоленской дороге, по которой ещё недавно браво маршировала наполеоновская гвардия, окрестности которой были разграблены французами и сожжены самими русскими «варварами». Из шестисоттысячной наполеоновской армии, которая ещё летом 1812 года бодро маршировала на восток по дорогам Российской империи, из рокового для неё похода возвратилось домой только около 27 000 солдат.
Почему-то очень быстро в России начались холода, и теплолюбивые итальянцы, швейцарцы и французы постоянно мёрзли, укутывая свои тела в любые тёплые одежды. А когда наступила настоящая русская зима с её жуткими морозами и снегом, то родные места им казались просто раем. Солдатам Наполеона уже не нужны были русские земли и поместья, не нужны были и русские жёны даже да ром без всякой войны. Только бы скорее выбраться из России, где за каждым деревом им мерещилась засада из вооружённых вилами и топорами русских крестьян.
XVI
има 1812 года пришла неожиданно, покрыв землю снегом ещё в ноябре. Река Березина уже превратилась в обыкновенную ледяную дорогу, когда к ней подошли первые полки, через которую предстояло переправиться от ступающей армии Наполеона Бонапарта. Только спокойно переправиться мешали те же вездесущие русские солдаты и казаки. Они, как разъярённые пчёлы, выскакивали из засад и жалили, жалили, жалили...
Ян Домбровский, возглавляющий 17-ю пехотную польскую дивизию с июня 1812 года, влился в ряды наполеоновской армии и находился в составе корпуса Юзефа Понятовского, который полностью состоял из поляков и литвинов. Ему-то и поручили защищать переправу через реку Березину, прикрывая отход всей бегущей французской армии. Однако генералы русской армии Ламберт и Ланжерон сумели выбить солдат Понятовского из занимаемых ими позиций. Домбровский, видя отступление остатков своей дивизии, сидя на коне, вытащил из ножен саблю и попытался остановит), бегущих. Но шальная пуля, выпущенная из чьего-то ружья, почему-то попала именно в его грудь. На этот раз с ним не было книги, когда-то спасшей ему жизнь[55], и тяжелораненый Домбровский свалился с коня. Его тело подхватили два адъютанта, перевезли через реку на другой берег и оттащили к крытой карете, запряжённой двумя лошадьми. В этой карете находилась под охраной двух кавалеристов молодая жена Домбровского — его Барбара, или Бася, как любил её называть генерал.
— Матка Боска! — воскликнула она, когда в карету кое-как втащили грузное тело её ещё живого мужа. Не обращая внимания на взрывы ядер, крики раненых и свист пуль, эта мужественная женщина сделала перевязку раненому супругу и выглянула из кареты. Вокруг лежали мёртвые и раненые солдаты, а живые бежали куда-то подальше от этого жуткого места. Не очень далеко от кареты скакали бородатые кавалеристы с пиками наперевес. «Казаки», — догадалась Барбара.
Один из адъютантов также был легко ранен, а второй оказывал ему помощь, и Барбара поняла, что спасение её мужа в её хрупких женских руках.
Домбровский застонал, и Барбара бросилась к мужу.
— Потерпи, дорогой, потерпи. Мы уже на другом берегу и скоро будем в безопасности, — успокаивала она его и себя, не зная толком, что ей сейчас делать.
Барбара опять вышла из кареты и крикнула адъютанту, который ещё перевязывал рану своему товарищу:
— А ну быстро тащи его в карету и садись за кучера! А лошадей привяжи к карете, — сообразила она и вернулась к раненому мужу.
Услышав приказ от жены командира, кавалерист не стал себя долго упрашивать и положил рядом с Домбровским раненого товарища. Потом он уселся на место кучера и стеганул лошадей.
— Пошли! Пошли! — кричал охрипшим голосом «кучер», дёргая за вожжи. Лошади рванули с места и понеслись вперёд, отрываясь от общей толпы бегущих солдат французской армии. Другие адъютанты не стали ждать особого приглашения от панны и также поскакали за каретой.
Барбара положила голову мужа себе на колени и поцеловала в потрескавшиеся от мороза губы.
— Бася, Бася, — простонал Домбровский. — Ну зачем ты, глупая бабина, увязалась за мной в этот поход. А я, старый дурак, согласился.
Но его Бася не
