Наконец девушке надоела эта молчаливая дуэль, и она первой спросила:
— И долго вы будете так стоять надо мной? Вы меня смущаете.
— Простите, но я не знал, что замечен вами, — ответил Костюшко, ругая про себя свою нерешительность и неловкость. — Я совсем не хотел вам помешать.
Людовика решительно отложила кисть, салфеткой вытерла руку от краски и повернулась к Тадеушу. Она намеревалась сделать ему какое-то замечание по поводу его неожиданного появления, но увидев его растерянное и бледное лицо, сама растерялась и тихо спросила:
— Чти с вами?
Тадеуш замялся ещё больше. Но на вопрос Людовики надо было отвечать, и он тихо произнёс:
— Наверно, я скоро покину ваш гостеприимный дом... И, думаю, надолго...
Теперь побледнела Людовика, и это было замечено Тадеушем. У него мелькнула сумасшедшая мысль: «А ведь я ей тоже небезразличен. Сейчас же скажу всё, и будь что будет».
— А... как же я? — непонятно почему произнесла растерянно молодая панночка. — А как же ваши уроки?
Слёзы навернулись на глазах Людовики. Тадеуш Костюшко за это короткое время, которое он проводил с ней, обучая живописи и французскому языку, покорил её неискушённое в любви сердце, и в своих девичьих мечтах она уже представляла себя в его объятиях. Но вспоминая о своём строгом отце и такой же строгой матери, она пугалась своих мечтаний. В то же время Тадеуш являлся для неё образцом польского шляхтича: умён, образован, офицер, красив... Что ещё родителям нужно?!
Людовика часто ловила на себе горящие и восторженные взгляды своего учителя и ждала от него каких-то слов признаний, готова была ответить на них, даже репетировала перед зеркалом в своей спальне. Но наступало время нового урока, а Костюшко так ничего и не говорил ей, не шептал на ухо горячие слова признаний в любви и тем более не пытался обнять.
Сегодня, когда сестры и родителей не было дома, девушка устроилась в беседке с мольбертом. Она-то была уверена, что Костюшко обязательно увидит её и подойдёт к ней, и, может, она дождётся от него желанных фраз. Но вместо слов признаний в любви она услышала слова прощания, и это её расстроило настолько, что она вмиг посчитала себя самой несчастной панночкой на свете и смогла вымолвить только последние три слова.
Но эти слова значили для Тадеуша, наверно, больше, чем книжные фразы о страсти и любовных признаниях. В этих словах девушки и в её голосе, которым она их произнесла, он услышал для себя надежду. Костюшко сразу понял, что он Людовике небезразличен и что она питает к нему те чувства, о которых он мечтал всё это время.
Тадеуш в порыве нахлынувших на него чувств встал перед девушкой на одно колено, нежно взял её правую руку своими ладонями и приложился к ней губами. Так они и замерли без слов на некоторое время. Им не нужны были слова, когда и без них всё было ясно. Они полюбили друг друга, а по-другому быть и не могло.
Эту лирическую картину с двумя влюблёнными наблюдал не только Господь Бог с небес, но и простой слуга Юзефа Понятовского Янек. Как верный раб своего хозяина он доложил ему обо всём, что видел, в тот же день, когда чета Сосновских вернулась домой.
— Больше ты ничего не видел? — спросил, нахмурившись, Сосновский.
— Нет, пане, больше ничего, — ответил преданный слуга и быстро удалился, когда взмахом руки хозяин приказал ему уйти.
Юзеф Сосновский серьёзно рассердился: Костюшко, которого он опекал с юных лет, ввёл в свой дом, доверил обучение своих дочерей, не оправдал этого доверия и решил соблазнить его любимую дочь Людовику! Сосновский вскочил с кресла и стал нервно ходить по кабинету. Первым желанием магната было немедленно вышвырнуть неблагодарного шляхтича из дома, но Сосновский вспомнил свой визит к королю и свою просьбу в отношении Костюшко.
«Нет, не буду пока его трогать и давать повода для сплетен и огласки, — подумал он, успокаиваясь. — Пусть всё идёт своим чередом. Скоро всё закончится».
Такие близкие отношения Костюшко и его дочери Людовики никак не входили в планы Юзефа Сосновского. В душе он привязался к этому молодому человеку и, может быть, в иной ситуации был бы не против брака дочери с этим шляхтичем. Но существовали две очень веские причины, по которым подобный брак был просто невозможен.
Во-первых, это жена, которая не раз предупреждала мужа о возможных проявлениях особых, отличных от отношений обычного учителя и ученицы, чувств со стороны Костюшко к одной из его дочерей. Она была категорически против затеи мужа с новым гувернёром-офицером.
Во-вторых, это последние крупные неприятности, которые произошли с Юзефом Сосновским и о которых (не дай бог!) не знает пока его жена. Дело в том, что не так давно он, проводя свободный вечер в одном заведении, которое посещает исключительно избранная шляхта, проиграл в карты князю Станиславу Любомирскому своё поместье.
— Всё, князь, теперь вы являетесь собственником трети моих владений. Сегодня Бог против меня. Простите, но я прекращаю игру, — решительно заявил Сосновский, бросая на стол карты. — Так можно и по миру пойти.
Он сидел, уставший от многочасового напряжения карточной игры, напротив Станислава Любомирского в небольшой уютной комнате, где никого больше, кроме них, не было. Расстроенный крупным проигрышем, Сосновский нервно встал из-за карточного стола и собрался уходить, когда князь Любомирский остановил его словами:
— Не переживайте, пан Сосновский. Проигрыш, конечно, вещь неприятная. Но от моего другого предложения, я думаю, вы не откажетесь.
Сосновский, находясь ещё под впечатлением только что свершившегося неприятного для него факта, резко повернулся к более везучему игроку.
— Нет, князь, даже и не предлагайте, больше в этот вечер за карточный стол я не сяду, — твёрдо повторил он.
Однако князь мягко перебил его:
— Да я не об этом. У меня предложение гораздо серьёзнее, чем эти карты.
Последние слова Любомирского заинтриговали Сосновского и одновременно насторожили.
— Я слушаю вас внимательно, князь,
