— Но мне, по крайней мере, хотелось бы знать, с кем это у меня нет шансов, — не уступая, давил я. Тот задумался. — Только не просчитайся. Ну, так кто дал тебе поручение?
— Люди Амальфиани, — промямлил тот наконец.
— Так я и думал. Те что из SGC желают меня попросту прикончить. У Амальфиани более сложные планы. Надеюсь, ты мне расскажешь, какие это планы.
— Они хотят знать, что ты сделаешь. С кем встретишься. Действуешь ты сам, или это тебя кто-то накрутил…
— А когда бы ты уже все узнал… Что ты должен был со мной сделать?
— Я не убийца! — возмутился он. — Ты можешь мне дать что-нибудь, чтобы остановить кровь?
Я бросил ему платок. Со стоном Лино пытался обмотать рану. Я не спускал его с глаз.
— Ты разочаровал меня, Лино. Ты, философ, апологет традиционных моральных ценностей; так как же тебе удается соединить теорию с практикой?… Давно ты работаешь на Амальфиани?
— Не работаю я на Амальфиани. Мы просто не переходим друг другу дорогу, и все! — взорвался он. — Я не зависимый философ, не гангстер. Вот только мир таков, каков он есть. От компромиссов не уйти. Иногда ему нужны были какие-то сведения, вот я ему их и продавал.
— А в этот раз продал меня… Замечательная сделка.
Павоне ничего не сказал, затем, помешкав, заявил:
— Я и вправду не хотел этого, тем более, с того момента, как узнал тебя получше. Но меня заставили. У них моя дочка, Мими. — Из бумажника он вытащил снимок красивой девочки-подростка. — Контактов мы друг с другом не поддерживаем, но я ее люблю, и им об этом известно. Мне погрозили, что если я им не помогу с тобой, то… Боже, что теперь с нею будет, — голос Лино чуть ли не перешел в рыдания. И я ему почти что верил. Но нужно было продолжать расспросы.
— Собственно, чего они от меня хотят?
— Не имею понятия. Они на тебя имеют зуб, ты, вроде как, им чего-то обещал, потом хотел выйти из дела, а Организация уже потратила на это дело миллионы.
— Имеется в виду программа "Психе"…
— Пси… чего[21]? Понятия не имею, что им нужно. И предпочитаю не знать.
Я предполагал, что Лино и в этот раз говорит правду, хотя это не приближало меня к ней даже на миллиметр. И мне даже сделалось жалко этого неудачника. Ведь, говоря по правде, в жизни его ничего не удалось, даже совершенная жалкая попытка обвести меня вокруг пальца. Но мне следовало продолжить свой допрос.
— Ты лично контактируешь с Амальфиани?
— Откуда? Я? Такая маленькая пешка? Впрочем, никто и не знает, кто это такой. Фармначчи связан всего лишь с капо Организации в Розеттине, а сколько еще ступеней иерархии до самой верхушки лестницы не знает никто.
— Ну а кто является этим самым капо Розеттины?
— Послушай, меня же убьют.
— Если им необходимо это сделать, они и так сделают. Я не скажу, что узнал это от тебя.
Павоне еще какое-то время мялся.
— Никколо Заккария.
— Что ты говоришь? Владелец "Банко Ансельмиано"?
— Вполне возможно, в банковском деле я не разбираюсь. Ты лучше давай, вызови какую-нибудь помощь, пока я не сдох от потери крови.
— Не умрешь. Сделай себе жгут из подтяжек. До будки охранников как-нибудь доберешься.
— Не оставляй меня здесь, Альфредо. Умоляю!
— Вообще-то, из практических соображений, тебя требовалось бы убить, но ведь я, что ни говори, гуманист.
Оставив стонущего Павоне на краю обрыва, я вернулся к машине. Дорога все так же была пустой, а небо делалось все светлее. Со швейцарской стороны подъезжал мерседес с двумя велосипедами наверху. Я залез под свою машину, мерседес остановился. Клопа я оторвал и держал в ладони.
— У вас все в порядке? — из мерседеса выглянула пара любителей велосипедного спорта.
— Я уже все сделал, — спокойно ответил я им. — Ой, погодите… — Я склонился перед их машиной. — Случаем, не слишком ли мало давление в левом переднем колесе? — Прежде чем "спортсмены" вышли, я сунул им передатчик под крыло. — Впрочем, нет, прошу прощения, показалось. Удачного пути!
20. Возвращение в Сион
В Мартиньи я оставил машину на стоянке в гостиничном районе, а сам побежал на железнодорожный вокзал. В 7.35 я хотел перехватить "Интерсити" из Женевы. Слишком много идей у меня не было. Собственно говоря, имелась только одна. И то, похоже, не самая лучшая. Отыскать Раймонда Пристля. И, похоже, в этом я не был одинок. Его искали власти, журналисты, сторонники. И, наверняка, еще парочка типов без чувства юмора. К сожалению, в день после исчезновения Гурбиани, пророк и сам как будто сквозь землю провалился. Толпы пилигримов, с которыми я встречался на замковой горе в Сионе, неожиданно остались без пастыря. Больные и страждущие напрасно ожидали своего целителя. Он пропал.
Несмотря на все это, я поехал в Сион. От лагеря громадной кучи людей осталась лишь помятая трава, несколько брошенных кемпинговых прицепов, наглухо заколоченные торговые лавки. Лишь в одном действующем киоске с предметами культа я за бесценок приобрел несколько брошюрок на тему Раймонда: "Стигматы брата Рея", "Девять благословений", "Вызовы конца времен", "Поднимается новая Божья церковь".
— Он вернется, — заявил мне продавец, сухощавый и настолько морщинистый, словно его лицо перепахал ледник. — А вот тогда все это снова будет продаваться как горячие булочки.
Я присел на камне в тени единственного дерева и углубился в чтении. Кто же ты такой, святой брат Раймонд?
Пристль вовсе не был старым, ему было тридцать три года, и был он родом из Америки. То есть, он должен был быть типичным ребенком того поколения вьетнамской войны и уотергейтского скандала, детей-цветов, сжигания бюстгальтеров и повесток на военную службу. Некоторые утверждают, что именно тогда окончательно и умер мир морали девятнадцатого столетия, а триумф обрел призрак релятивизма[22]. Собственно, можно даже сказать, что Рей в буквальном смысле был ребенком Маркса и кока-колы, поскольку нашли его в холодную рождественскую ночь на бруклинской свалке в ящике из-под кока-колы, а единственным капиталом, которым он располагал, было одеяльце, в которое малыш был закутан. Теоретически, ничего выдающегося из него вырасти не могло; мальчика усыновила бездетная семья: отец — полицейский, мамаша — официантка. Оба они, точно так же, как и пуэрториканский
