— "Какие еще боли?" — спрашиваю.
— "Головные! Потом начнут появляться локальные состояния онемения, то исчезающие, то опять повторяющиеся… Передай ему, я советую, чтобы он, как можно скорее, связался с доктором Рендоном…".
— Вот зараза! Назвал имя моего личного врача… Похоже, у него повсюду имеются шпики.
— Наверняка это так. Во всяком случае, я обещала, что передам тебе все то, что он мне говорил; если он пожелает, то передам ему и твой ответ. А он на это: "Не передашь, не передашь, — и печально так усмехнулся. Хотя, если бы ты могла быть более внимательной…".
— Но пленок не отобрал?
— Пускай бы только попробовал, я такого мозгляка одной рукой бы… А теперь, если позволишь, я поеду домой немного освежиться, потом срочно берусь за монтаж.
Минут через пять я забыл об этой беседе. Впрочем, несносная головная боль полностью прекратилась. Только лишь во время просмотра вечерних известий все вернулось. По интонации в голосе диктора почувствовал, что произошло нечто важное:
— Репортер со всемирной известностью, много лет связанная с SGC, Мейбел Фингер, проезжая с большой скоростью по Виа Романа, на повороте наехала на бордюр и утратила контроль над машиной. Ее автомобиль столкнулся с ехавшим с противоположной стороны мерседесом. Журналистка не была пристегнута ремнем безопасности. Она вылетела через лобовое стекло прямиком под колеса грузовика…
Боль под черепом резко вернулась. Альдо выругался, поднялся с кресла, отставил стакан с выпивкой, пару раз прошелся по пушистому ковру, а потом начал искать номер телефона доктора Рендона.
Все обследования мы сохраняли в тайне. Даже Луке Торрезе, который сопровождал его по дороге в клинику, Альдо признался в старинных проблемах с носовыми пазухами. (А в онкологическое отделение из отоларингологии прошел по подземному коридору) Ему не хотелось никаких сплетен относительно собственного здоровья именно сейчас, когда программа "Психе" шла на коду.
Приговор прозвучал быстрее, чем он ожидал. В первый момент Гурбиани просто остолбенел.
— Эй, докторишка, ты не издеваешься? — воскликнул он. — Что это должно означать: небольшие шансы? Я располагаю неограниченными средствами.
— Средства не играют здесь никакой роли, — снизив голос, ответил Рендон. — В определенных ситуациях медицина бывает все еще беспомощна. Опухоль обширная и неоперабельная. Ее расположение в мозгу исключает возможность использования лучевой пушки. Понятное дело, что мы станем замедлять ее развитие, обеспечим всяческие средства для снижения боли…
— Может, следует повторить обследования, пригласить других специалистов…
— Альдо, по данному случаю я уже собирал три консилиума.
Только сейчас вся правда дошла до него во всей своей грубости. Он хотел подняться, но не мог, придавленный испугом.
— И сколько… доктор? — промямлил он. — Сколько у меня времени?
— У тебя здоровый, сильный организм, Альдо. А мы сделаем все… До полугода.
Той ночью он не спал. И еще пару следующих. Совершенно неожиданно, возводимое с такими трудами здание его карьеры начало валиться. Медийная империя и небывалые возможности не имели никакой силы в отношении пары клеток, в которых какое-то время назад начался процесс неконтролируемого размножения. Говорят, будто бы после завершения тридцать пятого года жизни человек хоть раз размышляет о смерти. Гурбиани вскоре должно было исполниться пятьдесят, но над смертью он ни разу не задумывался. Деньги, гормоны, шунтирование должны были обеспечить, как минимум, столько же лет классной жизни. А потом… Кто знает, на что будет способна наука? Дисней, вроде как, приказал себя заморозить. Другие составляли свои генетические копии. Через полтора десятка, самое большее, через несколько десятков лет электронная копия отсканированного мозга подарит бессмертие… Пол года! Какой же дьявол все это вызвал?! И откуда тот шаман обо всем догадался?
Гурбиани просмотрел на видео свои телевизионные выступления. Между теми, что состоялись год назад, и нынешними никакой разницы он не заметил. Тогда откуда Пристль мог знать?
Целые сутки он глушил себя спиртным, но в соединении с принятыми лекарствами это дало плачевные эффекты. Среди ночи он вышел на террасу над собственным домом. На горизонте мерцали огни Розеттины, над головой горели звезды.
— Это же какой я один-одинешенек, — сказал сам себе пьяненький Альдо и расплакался.
А ведь и правда, одиноким он был как мало кто. Друзей у него не было. К женщинам относился как к безмозглым игрушкам. Родственники? Вот уже много лет он не поддерживал контактов с этой бандой вечно голодных бездельников. Впрочем, он брезговал ними. Единственного ребенка, что мог у него быть, Лили удалила на втором месяце… Может ей не следовало этого делать…
Он глядел на огни города. За каждым из них имелось какое-то окно, жилище, люди… Долбанные муравьишки, не стоящие того. Чтобы их растоптать, но у этих муравьев, в основном, имелась какая-то цель в жизни. Что-то после себя они оставляли… детей, внуков или хотя бы память. Гурбиани вернулся в салон и начал просматривать свои самые лучшие программы. И через четверть часа разбил экран. Дерьмо! Дерьмо! Сплошное дерьмо!
Прибежала перепуганная горничная.
— Что случилось, шеф? Я нужна?
Альдо с руганью прогнал ее. Для него она была ненужной. От страха вот уже пару дней у него вообще перестал вставать.
Он отправился на чердак, где лежали чемоданы и ящики, не вскрываемые с последнего переезда. Пробираясь сквозь занавеси паутины, он нашел сундук со львами, выдавленными на массивной крышке, удивляясь тому, что никто до сих пор не сжег старую рухлядь. Открыл… Его удивил странный запах. И он не мог даже оценить, был это запах детства или смерти? Обнаружились снимки матери в сценическом костюме. Собственный школьный диплом за первое место в художественном конкурсе. Награду Общества Свободной Прессы для выдающегося студента. Несколько папок с машинописью юношеского, так никогда и не законченного романа… На самом дне пальцы нащупали какую-то крупную, запыленную рамку. Гурбиани протер стекло и увидел дитя, которого ангел ведет по самому краю мрачной пропасти. Подпись гласила: "Память о Первом Святом Причастии".
Истеричный смех звучал долго, пока не перешел в рыдания.
Прошло, должно быть, месяца два, чтобы Гурбиани дозрел до принятия решения. Для посторонних наблюдателей он мало в чем изменился. Все так же он был авторитетным, уверенным в себе, въедливо остроумным. Хотя он и забросил большую часть утех и забав, когда в этом не было необходимости, он не выходил из дому. Самым ближним сотрудникам сообщил, будто работает над чем-то крупным. И
