Она вспыхнула и отвела взгляд. Я улыбнулась — так вот, значит, как обстоят дела.
Когда Гарретт встретил нас во дворе, щеки Нины все еще пылали. Избегая его, она помчалась в мастерскую, чтобы избавиться от груза.
Гарретт удивленно посмотрел ей вслед.
— Что это с ней?
— Нина — это Нина.
Следующий выход в море на «Амариллисе» прошел хорошо. Мы набрали квоту быстрее, чем я ожидала, и полдня могли отдохнуть. Мы встали на якорь у пустынного берега и начали купаться, загорать на палубе. Потом перекусили последними апельсинами и сушеной скумбрией, которые дал нам с собой Джей–Джей. Хороший выдался денек.
Но рано или поздно все же придется вернуться домой и попасть в весовую. Трижды я проверила улов на весах «Амариллиса», получила разные в пределах десяти фунтов цифры, которые, что еще важней, были на двадцать фунтов меньше нашей допустимой квоты. Мы на веслах вошли в бассейн у пирса весовой, снова дежурил Андерс. Я чуть было не подняла паруса, едва ли не развернулась и не умчалась прочь, чтобы больше никогда не возвращаться. Не могла я встречаться с ним, только не после такого хорошего дня. Нина была права — нечестно, что один–единственный человек может погубить нас приписками ложных излишков и провинностей.
Мы молча пристали к причалу и начали сгружать улов. Мне удавалось даже не глядеть на Андерса, отчего, вероятно, я выглядела в его глазах виноватой. Хотя уже стало ясно, что будь я хоть богиней совершенства, он все равно сочтет меня грешной.
Андерс надменно хмурился, критически окидывал нас взглядом. Я уже почти слышала, как он объявляет мне пятидесятифунтовый перевес. Он уже предупреждал: еще один промах, и наше право на рыбную ловлю окажется под угрозой. Вот бы его проучить. Надо было вскользь намекнуть Гарретту: пусть удержит меня, если я стану бросаться на Андерса. Но он уже и сам встал между нами, словно в самом деле думал, что я могу кинуться на врага.
Если старику–весовщику удастся раздавить «Амариллис», я его убью. Не будет ли это худшим преступлением, которое я могу себе представить?
Андерс чуть помедлил, смерил нас всех взглядом и только потом объявил приговор:
— На сей раз больше на шестьдесят фунтов. И вы еще думаете, что профессиональны?
Я сжала кулаки. Представила себе, как брошусь на него. Разве теперь мне есть что терять?
— Мы хотим провести аудит, — заявила Нина, скользнула мимо Сана, Гарретта и меня и встала напротив весовщика, хмуря брови и уперев руки в бока.
— В смысле? — на всякий случай переспросил Андерс.
— Аудит. Мне кажется, весы твои врут, поэтому мы хотим провести аудит. Верно? — Нина взглянула на меня.
Пожалуй, это даже лучше, чем бросаться на весовщика.
— Да, — подтвердила я, оправившись от изумления. — Да, мы требуем аудит.
С этого мига весовая на два часа потонула в хаосе. Андерс протестовал, орал и грозил нам. Я послала Сана в комитет с просьбой провести официальный контроль — он не попытается схитрить, они не смогут его отшить. Появились два старших члена комитета, Джун и Эйб, сердитые, в строгой серой форме.
— На что жалуетесь? — спросила Джун.
Все смотрели на меня и ждали, что я скажу. Моим первым желанием было все отрицать. Не борись, не гони волну. Потому что я, возможно, заслужила несчастья, которые на меня сыплются. Или моя мать, но ведь ее здесь нет.
Нина смотрела на меня наивными карими глазищами, все это было ради нее.
Когда я заговорила с Джун и Эйб, выражение лица у меня было совершенно спокойное и деловое. Речь шла не обо мне, а о бизнесе, квотах и справедливости.
— Весовщик Андерс корректирует градуировку весов, когда видит нас.
Я поразилась, когда они осуждающе взглянули на него, а не на меня. У Андерса задрожали губы, он попытался что–то промямлить в свое оправдание, но не смог: сказать ему было нечего.
Комитет подтвердил, что Андерс мошенничал с весами. И выразил готовность предоставить нам компенсации за счет самого Андерса. Я обдумала это предложение — у нас появятся дополнительные кредиты, продовольствие и припасы для семейства. Мы раньше обсуждали возможность обзавестись еще одной мельницей и подать ходатайство на второй колодец. Но вместо этого я предложила комитету передать любые наложенные по их усмотрению взыскания в общественные фонды. Мне же хотелось одного: чтобы к «Амариллису» относились по справедливости.
А потом я выразила желание собрать заседание, потому что хочу обратиться к комитету с еще одним заявлением.
На следующее утро Гарретт вместе со мной отправился в контору комитета.
— Мне следовало самой додуматься до аудита, — заметила я.
— Нина не так их боится, как ты. То есть не так, как ты раньше боялась, — поправил сам себя Гарретт.
— Я не… — тут я остановилась, потому что он был прав.
Гарретт пожал мне руку. Он весело улыбался, глаза искрились теплом. Похоже, он находил все это забавным. У меня закружилась голова, и я испытывала сложную гамму чувств и ощущала одновременно облегчение, измождение и стыд. Но больше облегчение. Мы, «Амариллис», ничего плохого не сделали. Лично я ничего дрянного не натворила. Гарретт крепко поцеловал меня и остался ждать снаружи, я же предстала перед комитетом.
За длинным столом в кресле расположилась Джун вместе с пятью другими представителями власти. Перед ними лежали грифельные доски, учетные ведомости и списки квот. Стиснув руки на коленях и стараясь не сотрясаться от дрожи, я села напротив них, одна–одинешенька. И попыталась произвести такое же гордое и самоуверенное впечатление, как и они. В открытые окна влетал ветерок и охлаждал сложенную из шлакобетона комнату.
После вежливых приветствий Джун спросила:
— Ты хотела сделать заявление?
— Мы — команда «Амариллиса» — хотели бы попросить об увеличении нашей квоты. Совсем небольшом.
Джун кивнула:
— Мы уже это обсуждали и расположены позволить увеличение квоты. Идет?
Идет для чего? В качестве компенсации? Извинения? Во
