Я не очень понимаю, в какой из жизней я получу письмо с этим текстом (если это история про разные жизни, в чем я не уверена), и как это письмо мне поможет, но уверена, что поможет. Впрочем, я не уверена, что поможет лично мне прямо сейчас, в этой ситуации, когда Михаил-на-колесиках уже знает мою улицу и номер дома и прямо ко мне в квартиру едет.
Wi-fi работает, я без труда вхожу в свой ящик (память по выходным работает так идеально, что я помню все свои пароли десятилетней давности), вижу там несколько входящих сообщений от Михаила. Все они без темы, поэтому их содержание как бы наползает на тему и вздувается пузырями поверх уже готовых, свеженапечатанных ожогов.
«Не делай этого, иначе ты больше никогда в жизни меня не увидишь. Тебе этого хочется? Тебе действительно этого хочется?»
«Ты сама этого хотела, и теперь ты готова от этого отказаться?»
«Хорошо, просто иди поднимись в свой номер. Жди меня там. Я угадаю цифру. Помнишь, я всегда угадывал. Это почти как случайно столкнуться на улице – помнишь, как мы об этом говорили? Помнишь, что было до этого? Я снова хочу все это с тобой сделать».
И потом: «Прости меня».
И еще одно: «Сука, я тебя убью, слышишь?»
И еще: «Можешь закрыться, у меня топор».
И еще: «На самом деле это ад».
И потом: «Прости, я просто умер и мне тяжело. Я не знаю, зачем я тебя мучаю. Пожалуйста, поговори со мной. Нам надо поговорить. Я тебе все объясню. Просто иди в свой номер прямо сейчас и жди меня. Я все тебе объясню, ты наконец-то все узнаешь, ты наконец-то узнаешь все, что происходит, только иди в номер, иди бля в номер немедленно, иди в номер бля».
Я не пошла в номер.
Я записала все его сообщения.
Я еще одна добавить одно уточнение: это действительно не ад и не лимб. Это не смерть, никто не умер. Если ты окажешься в такой же ситуации, запиши все происходящее в свой выходной, и не откладывай, потому что у тебя есть ровно один день для того, чтобы все записать, и чем дольше ты откладываешь этот день, тем неподъемнее и невыносимее – и, следовательно, дальше от осуществления и спасения – оказывается возможность его записать (уже отчасти невозможность, понимаешь?)
«Я уже практически здесь, не отправляй ничего», – написал он.
Ну-ну, конечно. Поздно. Я успела.
* * *Она отдает мне распечатку текста на десяти листах, я отдаю ей чек на $5,800: в договоре прописано, что в случае удачного терапевтического эпизода с отделенной памятью-самописцем я оплачиваю услуги терапии в полном объеме.
– Спасибо, – говорю я. – Тут до фига текста.
– Он может быть довольно запутанным, – говорит она. – Она не сразу поняла, что нужно сделать, очень много времени прошло, а чтобы все записать, у нее был только один день, выходной, мы же такие параметры задавали, в вашей ситуации и с вашей проблемой только такие подходят.
– Да, спасибо, – повторяю я. – Я могу почитать дома? Там правда будет какое-то разрешение всего? Я наконец-то смогу понять? И мне не нужно это потом с вами разбирать?
– Конечно, если что-то непонятно будет, можете взять дополнительную консультацию, но я сейчас просмотрела текст, там все в порядке, это не обязательно. Там, кажется, уже все, все разрешилось. Всего хорошего, у меня уже сейчас следующий человек придет, вы звоните потом, если что-то непонятно. Но там все понятно уже, поверьте.
Я просматриваю текст, и мои глаза наполняются слезами.
– С ума сойти, – говорю я. – Вы уверены, что никто как бы не пострадал, ну? Что это все не – то есть это же просто текст, правда? Это же не – ну, понимаете?
– Конечно, конечно, – отвечает она. – Это просто текст. Ничего такого.
И закрывает за мной дверь. И очень жаль, жаль, жаль, что у меня нет топора.
Лора Белоиван
Зимовка Совы
17 января 2018 года Сова вернулась из города, зашла в дом, отключила электричество, переобулась из сапог в валенки, переоделась из выходного пуховика в старый домашний, занавесила все окна, принесла из шкафа еще три одеяла и легла в постель ждать весны.
Дом, и без того простывший на злом северном ветру, выстудился к утру следующего дня в минус один, но дальше температура долго не падала: красный вектор в термометре как будто зацепился за острые края градуировки и повис напротив отрицательной единицы. Сова не следила за показаниями термометра; она спала.
Сон ее, поначалу не слишком глубокий, путался, как это водится, с явью – снаружи в него проникали уличные и внутридомные звуки, они вплетались в сон и выстраивали его сюжет. Сове снилось, что она идет по белой земле вдоль железнодорожных путей, веером расходящихся в разные стороны: «сортировочная станция», – понимала Сова; наклоняясь против северного ветра, задувавшего снегом в рукава и за ворот ее тулупа, она стучала молотком по буксам, прятала лицо в серую отцовскую шаль – прямо там, во сне, Сову поразило внезапное знание об отце, которого она не видела никогда в жизни – это знание, насмешившее ее случайной, никчемной деталью, едва не разбудило ее – но тонкий и зыбкий момент, когда железнодорожный молоточек почти растворился и вытек из ее руки, промелькнул быстро, не успев нанести большого ущерба сну. Сова продолжила обход состава, но уже не на большой сортировочной, а на маленьком ночном полустанке, пять минут на все про все, поезда здесь останавливаются только затем, чтобы Сова постучала молоточком под их вагонами – «путевой обходчик обязан иметь костыльный молоток, ключ-молоток, гаечный ключ, фонарь» – Сова подумала: «вон мой фонарь, возле локомотива»; до локомотива оставалось еще 118 вагонов – больше половины состава – но Сова всегда знала, что успеет забрать фонарь до того, как поезд тронется.
Северный ветер гремел крышей, железный фонарь, молотки и ключ холодили руки сквозь рукавицы, локомотив по-девичьи взвизгнул и поднялся над железнодорожным полотном, двести его вагонов, тяжко скрипя, поочередно отрывались от рельс и выстраивались в журавлиный клин, чтобы лететь в Японию – Сова провожала в небо поезд за поездом, общим числом четыре – пока не очутилась на станции «Сковородино» без всякого фонаря и молотков, но с журналом «ДУ-46» в руках. Остывший, вымороженный дом потрескивал в углах и внутри перекрытий – Сова открыла журнал, и его ажурные дощатые страницы хлопали на северном ветру как ставни. На станции «Сковородино» домашний термометр Совы показывал уже минус 3, но смотреть на него было некому.
Сова спала уже неделю, когда температура в доме упала до –12 и дальше
