– Постараюсь туда поехать, – сказал я.
– Это не требует больших стараний! – возразил он.
Глава XI
Об управлении
– Теперь, – сказал я, – мне придется задать вопросы, на которые вам, вероятно, скучно и трудно будет отвечать. Но волей-неволей я должен их коснуться. Какое у вас правительство? Восторжествовал ли в конце концов республиканский образ правления или вы пришли к диктатуре, которую в девятнадцатом веке некоторые предсказывали как окончательный результат демократии?
По-видимому, этот последний вопрос не так уж бессмыслен, раз вы превратили здание парламента в склад для навоза. Где же заседает ваш теперешний парламент?
Старик в ответ весело рассмеялся и сказал:
– Навоз – не худший вид разложения, он помогает плодородию. Хуже грязь иного сорта, которую ревностно защищали когда-то в этих стенах. Теперь, дорогой гость, позвольте сказать вам, что нашему парламенту трудно было бы собираться в каком-либо одном месте, так как наш парламент – весь народ.
– Я вас не понимаю! – сказал я.
– Я так и знал, – кивнул головой старик – Теперь я приведу вас в ужас, сказав, что у нас вообще нет того, что вы, житель другой планеты, назвали бы «правительством».
– Я не так потрясен, как вы думаете, – отозвался я, – ибо имею понятие о том, что представляют собой правительства вообще. Но расскажите мне, как вы управляете страной и как пришли вы к такому положению вещей?
– Конечно, – ответил он, – нам приходится обсуждать разные дела, о которых вы можете меня спросить. И, конечно, не всегда каждый доволен выносимыми постановлениями. Но так же верно, что человек не нуждается в сложной системе правления, при которой армия, флот и полиция заставляют его уступать воле большинства равных ему людей. Такой нажим не нужен ему, чтобы понять, что стену головой не прошибешь. Хотите дальнейших объяснений?
– Да, хочу, – сказал я.
Старый Хаммонд поудобнее устроился в кресле и с бодрым видом взглянул на меня. Я немного смутился, опасаясь сухого ученого доклада. Вздохнув, я приготовился слушать.
– Я полагаю, вы хорошо знаете, что представляла собой система правления в тяжелое старое время?
– Допустим, что знаю, – ответил я.
Хаммонд: Что являлось тогда правительством? Был ли это парламент или хотя бы часть его?
Я: Нет.
Он: Не был ли парламент, с одной стороны, своего рода сторожевым органом, заседавшим для охраны интересов высших классов, а с другой стороны, балаганом для обмана народа, которому внушали, будто он имеет голос в управлении своими собственными делами?
Я: История, кажется, это подтверждает.
Он: В какой мере народ управлял своими собственными делами?
Я: Насколько я слышал, парламент иногда был вынужден издавать законы, чтобы легализировать уже происшедшие перемены.
Он: И это всё?
Я: Думаю, что да. По моим сведениям, когда народ делал попытки устранить причины своих бед, вмешивался суд и объявлял: это бунт, это мятеж и бог знает что еще, и зачинщиков подобных попыток убивали или подвергали мучениям.
Он: Если парламент не был тогда правительством и народ тоже им не был, кто же был правительством?
Я: Не можете ли вы сказать мне это сами?
Он: Я думаю, мы будем недалеки от истины, если скажем, что правительством был суд, поддерживаемый исполнительной властью, которая управляла при помощи грубой вооруженной силы, и обманутый народ позволял применять ее против себя. Я имею в виду армию, флот и полицию.
Я: Всякий человек согласится с вами.
Он: Теперь о суде. Был ли он местом честного разбора дел, в духе современных идей? Мог ли бедный человек найти там защиту своей собственности и своей личности?
Я: Всем известно, что судебный процесс представлял собой большое материальное бедствие и для богатого человека, даже если он выигрывал дело. Что же касается бедного, то считалось чудом справедливости и необыкновенною милостью, если он, попав в когти закона, избегал тюрьмы и полного разорения.
Он: Вот почему, сын мой, правление посредством суда и полиции, – а именно так действовало правительство в девятнадцатом веке, – не пользовалось большим уважением даже у людей того времени, которые жили при классовом строе, провозглашавшем неравенство и бедность законом бога и связью, удерживающей мир от распада.
Я: Это, должно быть, верно.
Он: И теперь, когда все переменилось и «право собственности», побуждавшее человека хвататься за свои вещи и орать на соседа. «Не дам – это мое!» – когда это право исчезло так бесследно, что нельзя даже шутить на эту тему, может ли такое правительство существовать?
Я: Не может.
Он: Да, к счастью! Потому что для какой же другой цели, как не для ограждения богача от бедняка, сильного от слабого существовало подобное правительство?
Я: Я слышал, что в обязанности правительства входило защищать граждан от нападения внешних врагов.
Он: Так говорили, но разве кто-нибудь этому верил? Например, разве английское правительство защищало английских граждан от французов?
Я: Так говорили.
Он: А что, если бы, например, французы вторглись в Англию и завоевали ее, разве они помешали бы английским рабочим хорошо жить?
Я (со смехом): Насколько я могу понять, английские хозяева английских рабочих позаботились о том, чтобы этого не было. Они сами обдирали своих рабочих, как только могли, в свою пользу.
Он: Но если бы французы завоевали страну, разве они не брали бы с английских рабочих еще больше?
Я: Едва ли. Тогда английские рабочие умерли бы с голоду и французское завоевание разорило бы самих французов так же, как если бы английские лошади и скот пали от недостатка корма. Поэтому английским рабочим от французского завоевания не стало бы хуже: французы не могли бы брать с них больше, чем брали их хозяева-англичане.
Он: Это правда, и мы можем признать, что мнимые заботы правительства о защите бедного (то есть полезного) класса от врагов сводятся к нулю. Это естественно, ведь мы минуту назад убедились, что роль правительства заключалась в защите богатых людей от бедных. Но, может быть, правительство защищало от внешних врагов богатый класс?
Я: Мне не доводилось слышать, чтобы богатый класс общества нуждался в защите. Когда два каких-либо народа воевали между собой, богачи
