Он: Одним словом, если управление государством в целях судебной защиты собственности приводило к разрушению народных богатств, то и военная защита подданных своей страны от нападения другой страны приводила к такому же разрушению богатств.
Я: Не могу этого отрицать.
Он: Значит, правительство существовало для разрушения народных богатств?
Я: Так выходит. А все-таки…
Он: Что?
Я: А все-таки в те времена было много богатых людей.
Он: Ясно ли вам, к чему это должно было привести?
Я: Скажите мне лучше сами.
Он: Если правительство постоянно разрушало благосостояние страны, не должна ли была страна обеднеть?
Я: Без всякого сомнения.
Он: И вот среди этой нищеты люди, в интересах которых существовало правительство, настойчиво домогались богатства, ни с чем не считаясь.
Я: Именно так и было.
Он: Что же должно произойти в бедной стране, где немногие обогащаются за счет остальных?
Я: Беспредельное обеднение этих остальных. И все эти беды причинялись вредоносным правительством, о котором мы говорили.
Он: Нет, рассуждать так будет не совсем правильно. Само правительство возникло как естественный плод беспорядочной, бесцельной тирании тех времен. Оно было только орудием тирании. Теперь тирания кончилась, нам такое орудие ни к чему, мы свободные люди. Поэтому у нас нет правительства в прежнем смысле слова. Понятно ли это вам?
Я: Да, все понятно. Но я хочу расспросить вас, как вы, свободные люди, управляете своими делами?
Он: С удовольствием отвечу вам, спрашивайте!
Глава XII
Об устройстве жизни
– Итак, – сказал я, – что же это за «устройство», которое, по вашим словам, заменило старое правительство. Можете ли вы дать мне о нем какие-нибудь сведения?
– Сосед, – сказал он, – хотя мы и упростили свою жизнь, отбросив многие условности и мнимые нужды, затруднявшие существование наших предков, все же и теперь наша жизнь слишком сложна для того, чтобы я мог подробно объяснить вам на словах, как она устроена. Вы можете понять ее, только живя среди нас. И, в общем, мне легче указать вам то, чего мы не делаем, чем то, что мы делаем.
– Да-а? – неопределенно протянул я.
– Вот в чем дело, – сказал старик. – Мы живем уже около полутораста лет при нашем нынешнем строе. За это время у нас сложились разные традиции и привычки. Они-то и руководят нашими действиями, направленными к общему благу. Нам легко жить, не обкрадывая друг друга. Мы могли бы затевать между собой споры и обирать друг друга, но это было бы для нас труднее, чем воздерживаться от распрей и грабежа. Вот, в кратких словах, основы нашей жизни и нашего счастья.
– Между тем как в старое время, – сказал я, – без распрей и взаимного ограбления было очень трудно прожить. Вы это имеете в виду, объясняя мне «пассивную» сторону хороших условий вашей жизни?
– Да, – сказал он, – это было настолько трудно, что человека, честно поступавшего с соседом, почитали святым и героем, и на него смотрели с уважением.
– При его жизни? – спросил я.
– Нет, после его смерти, – ответил он.
– Но, возвращаясь к настоящему времени, – сказал я, – не станете же вы утверждать, что ни один человек не преступает правил доброго товарищества.
– Конечно, нет, но если совершается проступок, все, до виновного включительно, сознают, что это есть случайное заблуждение друга, а не привычный образ действий человека, ставшего врагом общества.
– Понимаю, – сказал я, – вы хотите сказать, что у вас нет профессиональных преступников.
– Откуда им быть, – ответил он, – если нет класса богачей, чтобы воспитывать врагов государства посредством несправедливостей, совершаемых самим государством?
Я спросил:
– Из ваших слов, сказанных немного раньше, я сделал вывод, что вы отменили гражданское право. Вполне ли это верно?
– Оно само собою сошло на нет, друг мой, – ответил Хаммонд. – Как я говорил, гражданский суд существовал для защиты частной собственности, так как никто не рассчитывал, что можно насильно заставить людей хорошо относиться друг к другу. Когда же частная собственность была отменена, все законы и узаконенные преступления, которые она порождала, тоже пришли к концу. «Не укради!» стало означать: «Хочешь жить счастливо – трудись!» Разве есть необходимость утверждать эту заповедь насилием?
– Хорошо, – сказал я, – это я понял и соглашаюсь с вами. Но как же насчет уголовных преступлений, сопровождаемых насилием. Вы признаете, что они случаются. Разве это не вызывает необходимости в уголовном праве?
– У нас больше нет уголовного права в вашем смысле этого слова, – начал объяснять старик. – Давайте ближе к делу, – посмотрим, как возникают уголовные преступления. В большинстве случаев в прошлое время они возникали как следствие законов о частной собственности, которые препятствовали удовлетворению естественных стремлений всех, за исключением привилегированного меньшинства. Они были результатом всевозможных запретов, вытекавших из этих законов. Все подобные поводы к уголовным преступлениям исчезли. Затем многие акты насилия имели причиной половую извращенность, приводившую к взрывам необузданной ревности и тому подобным несчастьям. Но если вы всмотритесь в это внимательно, то найдете, что подоплекой преступления в большинстве случаев бывала освященная законом идея, что женщина – собственность мужчины, будь то муж, отец или брат. Эта идея, конечно, исчезла вместе с частной собственностью, равно как и нелепое представление о «гибели» женщины, в случае если она следует своим естественным желаниям, не считаясь с законом. Этот предрассудок, конечно, был порожден частной собственностью.
Подобной же причиной уголовных преступлений была семейная тирания, которая в прошлом послужила темой стольких романов и опять-таки существовала как печальный результат частной собственности. Само собой разумеется, что со всем этим покончено, с тех пор как семью не сдерживают больше узы принуждения, юридические или общественные, а просто взаимное расположение и привязанность. Каждый волен уйти или оставаться в семье по своему желанию. Кроме того, наши понятия о чести и уважении очень отличаются от прежних. Эксплуатация своего соседа – это путь, теперь закрытый, я надеюсь, навсегда. Человек свободно развивает свои способности в той или иной области, и каждый по возможности поощряет его в этом. Таким образом, мы избавились от «мрачной зависти», которую поэты не без основания дополняют ненавистью. Сколько было вызвано ею горя и даже кровопролития! Люди, легко возбудимые, страстные, то есть энергичные и деятельные, чаще других прибегали к насилию.
– Итак, теперь вы берете обратно ваше утверждение, что у вас больше не бывает насилия! – со смехом сказал я.
– Нет, – возразил Хаммонд, – я ничего не беру обратно: такие вещи всегда будут случаться. Горячая кровь иногда туманит головы. Мужчина ударит другого, тот возвратит ему удар, и это, если допустить худшее, может повлечь за собой убийство. Но что же дальше? Будем ли мы, соседи, еще ухудшать дело? Неужели мы так плохо думаем друг о друге, чтобы предположить, будто убитый взывает к нам о мести? Мы же знаем, что
