– Да, – сказал я, – но подумайте, не должна ли безопасность общества охраняться каким-либо наказанием?
– Ну вот, сосед! – не без волнения воскликнул старик. – Вы попали в самую точку! «Наказание», которое люди привыкли так мудро обсуждать и так глупо применять, не было ли оно всего лишь проявлением их страха? И им было чего тогда бояться, потому что они, эти правители общества, жили среди опасностей, как вооруженный отряд во вражеской стране. Но у нас, живущих среди друзей, нет причин ни для страха, ни для наказаний. Право же, если бы мы из страха перед случайными и редкими убийствами или случайным, плохо рассчитанным ударом сами стали торжественно и закономерно совершать убийства и применять насилие, мы были бы всего лишь обществом трусливых подлецов. Не так ли, сосед?
– Да, если рассматривать вопрос с этой точки зрения, нельзя с вами не согласиться.
– Но имейте в виду, что, когда совершено какое-нибудь преступление, мы ждем, чтобы преступник по возможности загладил свою вину, и он сам к этому стремится. С другой стороны, допустим, что человек в припадке гнева или минутного безумия совершил насилие. Если мы уничтожим такого человека или причиним ему серьезный ущерб, послужит ли это возмещением обществу? Нет, это будет только добавочный вред.
– Предположим, – сказал я, – что человека тянет к преступлению, например, он каждый год совершает убийство!
– Такие факты нам незнакомы, – промолвил старик. – В обществе, где нет наказания, которого хочется избежать, нет закона, который хочется обойти, за преступлением неизбежно следует раскаяние.
– А более легкие случаи насилия? – спросил я. – Что вы предпринимаете против них? Ведь до сих пор мы с вами говорили о больших трагедиях, не так ли?
И Хаммонд ответил:
– Если преступник не болен и не сумасшедший (в этих случаях он должен быть изолирован, пока не пройдет его болезнь или сумасшествие), ясно, что за проступком должны последовать горе и стыд. Если виновный этого не чувствует, окружающие вразумят его. И тогда все-таки последует некоторое искупление, по крайней мере в виде открытого признания и раскаяния. Казалось бы, легко произнести: «Я прошу прощения, сосед». Но иногда это очень трудно, и пусть так и будет.
– Вы считаете, что этого достаточно? – спросил я.
– Да, – сказал он, – и это все, что мы можем сделать. Если бы мы стали терзать человека, мы обратили бы его раскаяние в озлобление, и стыд за свой проступок уступил бы место надежде отомстить нам за причиненное ему зло. Он будет считать, что искупил наказанием свой проступок и может идти и спокойно грешить вновь! Должны ли мы поступать так бессмысленно? Вспомните Христа: он сперва отменил законное наказание, а потом сказал: «Иди и больше не греши». А кроме того, в обществе равных людей вы не найдете ни одного, кто согласился бы исполнять роль палача или тюремщика, хотя многие готовы стать врачами и сестрами милосердия.
– Значит, вы считаете, что преступление – болезнь, лишь изредка вспыхивающая, и что для борьбы с ней не требуется особого органа юстиции.
– Вот именно, – ответил он, – и, как я вам уже говорил, мы вообще народ здоровый и этой болезнью страдаем редко.
– У вас нет ни гражданского права, ни уголовного, – заметил я. – Но, может быть, у вас существуют законы для торговли, чтобы как-нибудь регулировать товарообмен. Ведь у вас, наверно, производятся расчеты, хотя и нет частной собственности?
– У нас нет индивидуальных расчетов, – объяснил старик. – Вы сегодня уже имели случай в этом убедиться, когда вам понадобилось сделать покупки. Но, конечно, существуют правила, созданные обычаем и изменяющиеся согласно обстоятельствам. Так как эти правила введены по общему соглашению, никому и в голову не приходит их оспаривать. Мы не принимаем никаких мер для подкрепления этих постановлений и поэтому не называем их законами. В судебном процессе, все равно – уголовном или гражданском, – за приговором следует «исполнение», и кто-то должен от этого пострадать. Когда вы смотрите на судью, восседающего в своем кресле, вы можете видеть сквозь него, – как если бы он был из стекла, – стоящего за ним полисмена, готового вести жертву в тюрьму, и солдата, готового умертвить живого в настоящую минуту человека. Как вам кажется, приятно ли было бы при таких диких условиях бывать на рынке?
– Очевидно, – ответил я, – рынок превратился бы в поле сражения, на котором множество людей могло бы пострадать, совсем как в бою от пуль и штыков. А из всего того, что я видел, напрашивается вывод, что у вас и крупная и мелкая торговля ведутся так, что представляют собой приятное занятие.
– Вы правы, сосед! – подтвердил Хаммонд. – А впрочем, большинство людей у нас считали бы для себя несчастьем, если бы не могли заниматься изготовлением всевозможных предметов обихода, приобретающих в их руках внешнюю красоту. И так же много среди нас людей, которым нравится управлять домами. Им доставляет подлинное удовольствие быть организаторами и администраторами. Я подразумеваю людей, которые любят следить за порядком, заботиться о том, чтобы ничто не пропадало даром и все шло гладко. Такие люди счастливы своей деятельностью еще и потому, что соприкасаются с реальной действительностью, а не возятся со счетами, соображая, какие поборы можно еще урвать с тружеников, как это делали коммерсанты и приказчики прошлых времен. Ну, а о чем вы меня теперь спросите?
Глава XIII
О политике
– Какова ваша политика? – спросил я.
– Я рад, – ответил Хаммонд, – что вы задали этот вопрос именно мне. Всякий другой потребовал бы, чтобы вы объяснили, что вы, собственно, хотите узнать, и вас самого засыпали бы вопросами. Мне кажется, я единственный человек в Англии, который понимает, о чем вы хотите спросить. И раз я это знаю, я вам отвечу очень кратко: с политикой дело у нас обстоит превосходно – ее просто нет. И если вы когда-нибудь на основании нашего разговора напишете книгу, поместите это отдельной главой, взяв за образец книгу старого Хорребоу «Змеи в Исландии»[55].
– Хорошо, – согласился я.
Глава XIV
Как ведутся дела
Мой следующий вопрос был:
– Как складываются ваши взаимоотношения с иностранными государствами?
– Я не стану притворяться, будто не понимаю, что вы имеете в виду, – ответил Хаммонд. – И сразу же скажу, что вся система соперничества и борьбы между нациями, которая играла такую огромную роль в жизни цивилизованного мира, исчезла навсегда вместе с социальным неравенством людей.
– Не лишило ли это мир разнообразия красок? – спросил я.
– Почему же? – возразил старик.
– Ведь национальные различия стерлись, – пояснил я.
– Глупости, – довольно резко ответил старик. – Переправьтесь через Ла-Манш и посмотрите: вы найдете достаточно разнообразия. Пейзаж, здания, еда, развлечения –
