Нетрудно себе представить отчаяние людей, которые рвали друг друга на части в борьбе из-за наживы, если мы представим себе, что значила в то время нищета, а может быть, эти самые люди при других условиях были бы полны благородства и истины. Для тела нищета была голодом, холодом; в болезни – заброшенностью; в здоровом состоянии – непрерывным тяжким трудом; для духовной стороны человека она означала угнетение, обиду, выносливость оскорблений, испорченность с детства, утрату невинности в детях, женственности в женщинах, достоинства в мужчинах; для ума с нею соединялось нравственная смерть от невежества, от притупления всех тех сторон, которые отличают нас от зверей; она сводила всю жизнь на круг действий только физических проявлений.
Если бы вам, друзья мои, или детям вашим пришлось выбирать между последствиями нищеты и погоней за богатством, как вы думаете, долго ли бы удержались вы на уровне вашей нравственной высоты?
Два или три столетия назад в Индии было совершено одно варварское деяние – хотя счетом погибло немного людей, но смерть произведена при таких ужасных условиях, что воспоминание о ней не изгладится во веки веков. Известное число английских пленных было заключено в помещение, в котором не было достаточно воздуха и для десятой доли этого числа. Все это были храбрые люди, на деле преданные товарищи, но, когда они начали задыхаться от недостатка воздуха, все было забыто, началась отчаянная борьба. Каждый, думая только о себе, совершенно забывая другого, старался добраться до ничтожного отверстия, чтобы втянуть в себя воздух. В этой борьбе люди превратились в зверей и рассказы о пережитых ужасах теми немногими, которые остались в живых, произвели такое страшное впечатление на наших прадедов, что через целое столетие мы находим в их литературе сохранившийся отчет об этом событии как доказательство, до чего отчаяние может довести людей в нравственном и физическом отношении. Вряд ли они могли предполагать, что для нас эта черная яма в Калькутте с обезумевшими от давки людьми, ради глотка воздуха, будет характеристикою общества их времени. Наконец, в этой черной яме не было ни нежных женщин, ни малых детей, ни стариков, ни старух, ни калек – страдали там все сильные, выносливые мужчины.
Если представить себе, что те старые порядки, о которых я упоминал, относятся к концу XIX столетия, тогда как для нас порядки с последующих времен являются древними, так как даже отцы наши не знали иных, кроме наших, то нельзя не удивляться, с какою быстротою свершались все эти перемены. Однако, если мы рассмотрим несколько ближе состояние умов в последней четверти XIX столетия, то увидим, что особенно удивляться нечему. Хотя развития в современном смысле ни в какой отрасли в то время не существовало, но, по сравнению с прошлыми поколениями – на одну степень развитие это все-таки было выше; неизбежным последствием даже этой сравнительной степени развития являлось сознанию дурных сторон общества, чего прежде не было. Правда, что эти дурные стороны были прежде несравненно хуже, но с возрастающим развитием массы они выяснились, подобно тому, как при свете делается видимой всякая грязь, которая во тьме оставалась незаметной. Основною нотою литературы этого периода было сострадание к бедному и несчастному и негодование на несостоятельность общественных мер к устранению человеческих бедствий. Понятно, что эти стоны не оставались без влияния на лучших людей того времени, которые изнемогали под бременем сочувствия.
Хотя они были далеки от нашей нравственной аксиомы, от единства человеческого рода, от действительности братства, но тем не менее это нельзя объяснять отсутствием всякого чувства. Я мог бы привести вам чрезвычайно красивые цитаты из авторов как доказательство, что для немногих это было вполне ясно; большинство же, хотя смутно, все-таки сознавало это. Кроме того, не следует забывать, что XIX столетие считалось столетием христианства и факт, что вся промышленная и торговая система были проникнуты антихристианским духом, должен был иметь значение – хотя я предполагаю, что число истинных последователей Христа было весьма незначительно. Невольно является вопрос, где причина того, что в то время, когда большинство людей возмущается существующим порядком вещей, они выносят его или довольствуются незначительными изменениями? И тут мы наталкиваемся на один удивительный факт. Искренним убеждением даже лучших людей того времени было, что единственные, неизменные элементы человеческой природы, на которых социальная система может быть непоколебимо основана, – это дурные свойства человека. Им говорили, и они верили, что только жадность и себялюбие соединяют людей между собой и что все человеческие ассоциации, не основанные на этих чертах человеческой натуры, должны непременно рухнуть. Одним словом, даже те, которым следовало бы думать иначе, думали совершенно обратное тому, что нам является столь очевидным, – они полагали, что антисоциальные свойства, а не социальные качества, могут служить связующей силой общества. Им казалось вполне естественным, чтобы люди существовали только для того, чтобы обманывать и давить друг друга. Общество, которое давало полную свободу такого рода наклонностям, которое состояло из обманутых и угнетенных, понятно, не могло задаваться целью общего благополучия. С трудом верится, чтобы подобные убеждения могли серьезно поддерживаться, тем не менее это установившийся факт в истории. Такие убеждения не только поддерживались нашими прадедами, но именно благодаря им только так долго держался старый порядок вещей, несмотря на то что большинство давно уже сознавало все его злоупотребления. Ищите в этом объяснения глубокому пессимизму литературы последней четверти XIX столетия, той ноты меланхолии, которая звучит в ее поэзии, и цинизму в юморе.
Сознавая, что при этих условиях человечество не может существовать, мы видим, что у них вместе с тем не было надежды на лучшее будущее. Им казалось, что развитие человечества уже совершилось, попав в глухой проулок, из которого нельзя выбраться. Образ мыслей людей того времени ясно изложен в сочинениях, дошедших до нас. Желающие могут их найти до сих пор в библиотеках; в них приводятся доводы в пользу того, что, несмотря на дурное положение людей, жить все-таки лучше, чем умереть. Не признавая себя, они не признавали Создателя. Был общий упадок религии. Бледные, слабые лучи ее скользили чрез небеса, подернутые густым покрывалом сомнений и страхов, и освещали собой
