Финн.
Я сбегаю вниз по тропинке к пляжу и сажусь на пирс, свесив ноги. Потому что остаётся только одно.
Ждать.
И я жду, пока моё тело не деревенеет, солнце опускается низко к горизонту, а Финн по-прежнему отсутствует. Меня всерьёз начинает бесить эта ситуация, ведь он же должен понимать, что я буду волноваться.
Он делает это нарочно, решаю я. Чтобы преподать мне урок.
От злости во мне закипает кровь, и я топаю обратно в дом, где на кухне шлёпаю на стол продукты, чтобы сделать папе бутерброд.
Отец удивлённо смотрит на меня.
— Что с тобой?
— Финн вышел на лодке в одиночку, — огрызаюсь я. — Он явно на меня злится.
Папа похлопывает меня по плечу.
— Он плавает так же долго, как и ты. С ним всё в порядке, — только и говорит он. Мне хочется схватить его за руку и сломать её, потому что он настолько погрузился в свою скорбь, что не видит никого больше.
— Ты не знаешь этого, — снова рявкаю я.
— Знаю, — уверенно отвечает он. — С ним всё будет в порядке.
Мне невыносима сама мысль о том, чтобы остаться и поесть вместе с отцом, поэтому я ухожу, хлопнув дверью, но по дороге мне в голову приходит одна идея, кое-что, о чём я прежде даже не задумывалась.
Я останавливаюсь у папиного бара.
И хватаю бутылку джина — любимый напиток отца.
Он определённо много пил в эти последние недели, пытаясь забыть свою боль и проблемы. Я тоже так могу. Если это помогает ему, то поможет и мне. Я сжимаю в пальцах прохладную бутылку и сбегаю вниз по ступенькам крыльца.
Думаю, я вижу, как колышутся шторки на окнах гостевого домика, и даже ощущаю пристальный взгляд Деэра через стекло, но не останавливаюсь. И не собираюсь возвращать бутылку на место. Все они могут осуждать меня. Мне плевать.
Я заслуживаю передышки от реальности.
Я спускаюсь вниз по тропе, прохожу по влажному песку и сажусь на пирс с бутылкой джина. Спустя некоторое время открываю её и делаю глоток.
И почти сразу же, кашляя, выплёвываю мерзкую жидкость, когда огненное пойло проходит через горло в желудок. Я чувствую его жар, сдирающий ткани пищевода, и мне хочется швырнуть остатки бутылки в море.
Отвратительно. Как можно охотно это пить?
Но, подождав несколько минут, потом час, а затем два, снова поднимаю бутылку.
Я вглядываюсь в пустой горизонт и делаю глоток, проглатывая через силу. Смотрю на звёзды, на долбанную Андромеду и её глупую историю любви и снова делаю глоток. И вскоре, после пятнадцати глотков, в животе теплеет, а воспоминания кажутся смутными.
Меня окутывает блаженное чувство туманной отрешённости, и я больше не чувствую обожжённого горла или вкуса отвратительного пойла. Я пью всё больше и больше, пока не падаю спиной на пирс и смотрю на небо, наслаждаясь тем, как кружатся и вращаются звёзды вокруг меня, словно я на карусели, а они мелькают в зеркалах.
На минуту закрываю глаза, и мои веки тоже вращаются круг за кругом до тех пор, пока я на самом деле не начинаю ощущать головокружение.
Открываю глаза: надо мной стоит Деэр, склонившись над краем горизонтальной периферии.
Я улыбаюсь. Или мне так кажется.
Он улыбается в ответ.
— Сколько ты уже выпила? — с сочувствием спрашивает он, поднимая бутылку и разглядывая её. Там осталось на донышке, и я благосклонно машу рукой.
— Можешь допить, — говорю я так, будто делаю подарок.
Мои слова совершенно невнятны, язык — одеревеневший и тяжёлый, и хотя именно это я и собиралась сказать, вышла тарабарщина. Поэтому я пытаюсь ещё раз.
И снова тарабарщина.
Я беспомощно глазею на него, и он посмеивается.
— Так много?
Деэр наклоняется и предлагает мне руку. Я мотаю головой.
— Я должна дождаться Финна.
Что звучит скорее как: «Айда попвим».
Деэр качает головой.
— Я не хочу плавать, спасибо. Нужно доставить тебя домой, пока ты не отключилась.
Я знаю, что должна остаться на пирсе и дождаться Финна. Знаю, что должна больше беспокоиться за брата, потому что уже темно и он один, а он никогда не оставался на улице так поздно в одиночку, но джин достиг одной цели, помимо того, что вывел из строя мышцы моего языка.
Он сделал меня беззаботной.
Прямо сейчас мне совершенно всё равно, а это блаженный, изумительный дар. Неудивительно, что папа любит эту дрянь.
Я позволяю Деэру поднять меня, а затем стремительно падаю на него, когда ноги отказываются слушаться.
— Привет, — говорю я ему в грудь. Его изумительную, потрясающую, сексуальную грудь.
— Привет, — говорит та в ответ. — Пойдём, Кэл.
Ладони Деэра подтягивают меня за подмышки, а затем неожиданно я оказываюсь у него на руках, прижатой к его груди, словно ребёнок, пока он шагает к тропинке.
— Я слишком тяжёлая, — бормочу я в его рубашку.
— Нет, — отзывается его рубашка.
Деэр не оступается, не спотыкается, он просто крепче сжимает меня и поднимается. И у него даже не сбилось дыхание, хотя мы уже почти добрались до вершины.
Я открываю глаза и вижу над собой три размытых очертания похоронного дома, зубчатые края крыши которого вонзаются в ночь. Картинка сливается вместе, затем снова расходится, а потом снова сливается. Я закрываю глаза при виде этого зрелища.
— Я не хочу туда, — умудряюсь я чётко произнести.
Деэр смотрит на меня, и, клянусь, я вижу в его глазах сочувствие.
— Не надо меня жалеть, — вспыхиваю я.
Он не отвечает. И уносит меня по тропинке к гостевому домику.
Деэр бережно опускает меня на диван и оставляет на мгновение одну, а потом возвращается с большим стаканом воды и аспирином.
— Прими это, — твёрдо наставляет он. — А затем выпей всю воду. Поверь мне, утром ты будешь мне благодарна.
Я делаю, как он говорит, а потом вытираю рот тыльной стороной ладони, прежде чем притянуть его к себе на диван.
— Как думаешь, куда отправился Финн? — с беспокойством спрашиваю я, хотя джин парализовал большую часть мышц, отвечающих за волнение. Деэр пристально смотрит на меня.
— С ним всё будет в порядке. А вот тебя завтра ожидает сильное похмелье. Ты вообще что-нибудь пила раньше?
Я качаю головой, и он вздыхает.
— Ну, ты определённо решила начать стремительно. Джин очень крепкий, что аж волосы на груди встают.
— Мне нравится моя грудь такой, какая она есть, — пытаюсь выговорить я. И мне, должно быть, удаётся, поскольку глаза Деэра поблёскивают.
— Мне тоже, — мягко признаётся он. Я хватаю его за руку и тяну к себе, скользя ею вдоль моего бока, где он смыкает пальцы.
— Поцелуешь меня?
