Снежинка запускает пальцы в волосы и дёргает моё лицо к себе, прижимаюсь своими губами к моим. Охотно принимаю её поцелуй, жадный, неистовый, обречённый. Как наша любовь, обречённая на вечность. Поцелуй разгоняет кровь всё сильнее и сильнее, заставляет сердца колотиться бешеной барабанной дробью в неистовом ритме. Едва не задыхаюсь, но не могу заставить себя оторваться от сладких губ, на которых сейчас чувствуется соль наших слёз. Снежинка отстраняется первой и обхватывает ладошками моё лицо:
— Ты — самая неизлечимая зараза, Бес.
Трусь об её ладони и прижимаю к себе уже мягко и нежно, зарываюсь в её волосы. Блядь. Как долго я при виде Снежинки дурел от невозможности вот так просто дышать ею.
— Я могу сказать то же самое про тебя, Снежинка. Но лучше скажу, как я сильно тебя люблю. Мне без тебя даже жить не хочется
— Рома… Просто не отпускай меня ни за что. Прошу тебя.
Я обнимаю её и глажу по худеньким плечам, через тонкую ткань больничной рубашки хорошо чувствуются все косточки и ключицы выступают ещё больше чем прежде. Осторожно сжимаю свою Снежинку в объятиях и упираюсь своим лбом в её лоб.
— Прости меня, девочка моя. За всё, что тебе пришлось пережить за эти месяцы.
Знаю, что ей далось нелегко это время. Было заметно. И хотелось одним махом разрубить узел и прекратить затянувшиеся мучение и ожидание. Целую бледные щёчки и оглаживаю пальцами скулы. Мне нравится, как она мило краснеет, но сейчас в ней нет и следа той Снежинки, которая очаровательно стеснялась, слушая мои бесстыжие словечки, обращённые к ней. Тут же одёргиваю себя: пока нет, но скоро появится. Как только отчим разрешит и отпустит мою девочку из больницы, я заберу свою Снежинку, окружу её тепло и заботой. И очень скоро вновь увижу её такой, какой она была раньше. Нет, она станет ещё красивее, потому что её личико будет светиться изнутри, как у всех будущих мамочек.
— Я хотел тебе всё рассказать, Снежинка. Но нельзя было. Иначе бы ничего не вышло.
Снежана зарывается пальцами мне в волосы и ерошит их. Приятно, до чёртиков. Готов лежать так целую вечность, держа её в объятиях.
— Прости меня, девочка моя. Больно было, да, родная?..
— Очень, — тихо шепчет Снежана, водя пальчиками по моему лицу. Я прижимаю их к губам, целуя подушечки пальцев по очереди.
— Больше не будет. Веришь? Теперь никому тебя не отдам. Никому. Даже на минуточку. Я тебя забираю у всех.
— Не отпускай, — соглашается Снежинка, — никуда не хочу. Только с тобой быть.
— Будешь, родная. Ты, я и наш сладкий карапуз.
Провожу руками по животу Снежинки. Пытаюсь сообразить, нормально ли это, что на таком сроке у моей девочки нет животика.
— О чём задумался, Рома?
Ты врунишка. Ты мне тогда назвала срок меньший, чем настоящий. А я даже не знаю…
— Ты думал, что на этом сроке я уже буду напоминать арбуз?
— Симпатичный арбузик. Да. Я хотел бы на это посмотреть. Ты будешь надо мной смеяться, но я всё представил. Ещё тогда, на Новый год.
Энтузиазм разгорается во мне жарким костром. Снежана улыбается:
— Вот теперь я тебя узнаю, Бес. Ты такой резкий, несдержанный, уверенный. Такой… мой.
Всего несколько букв, но такие сладкие, что щемит сердце внутри. Прошу повторить её ещё раз, а потом ещё и ещё. Но этого кажется мало. Я укладываю её голову к себе на плечо и начинаю рассказывать, выбрасываю из своей головы картинки-фантазии, превращая их в слова:
— Я уже даже представил, как ты будешь пить какао из такой бирюзовой кружки. С Муми-троллями.
— Что? Муми-тролли?
Снежана прикусывает губу, словно старается не рассмеяться:
— Не знаю, откуда ты это берёшь, Рома. Любила этих чудаков раньше.
— На самом деле?
— Да. Откуда ты мог узнать?.. Чёрт. Об этом мы точно с тобой не разговаривали.
Я переплетаю пальцы её руки со своими:
— Всё просто, Снежинка. Значит, это судьба. Мы созданы друг для друга.
— Я не люблю какао, — возражает Снежинка.
— Полюбишь, — возражаю, — ты просто попробуешь тот какао, что я сделаю для тебя, и полюбишь его.
— Так же, как тебя?
Мои губы растягиваются в счастливой улыбке. Щёки вот-вот треснут.
— Нет. Меня нужно любить сильнее. Если любишь, конечно же.
— Люблю, — легко соглашается Снежинка. Произносит это слово так же естественно, как дышит. А мне оно срывает голову напрочь. Едва сдерживаю себя, чтобы не раздавить её в объятиях и не наброситься на неё.
— Ты даже не представляешь, как я соскучился по тебе.
— Покажешь?
Мне становится трудно дышать. Палата начинает плыть в жарком мареве. Я сглатываю, заставляя себя немного успокоиться.
— Обязательно. Как только Леонид Павлович разрешит тебе покинуть больницу, я заберу тебя, чтобы сделать самой счастливой. Веришь?
— Верю, Рома. Я тоже по тебе соскучилась.
— Охренеть, сколько времени наверстать нужно. Я тебя не буду выпускать из постели сутками, Снежинка.
Щёчки Снежинки едва заметно порозовели и в глазах загорелся огонёк предвкушения.
— Совсем-совсем не будешь выпускать?
— Если только для того, чтобы накормить.
— Своими фирменными блинчиками? — дразнится Снежинка.
— Так и знал, что в тот раз они тебе не понравились. Врунишка.
— Не-е-ет, они были вкусные, но немножко кривые.
— Безобразные, так и скажи.
— Главное, что вкусные. Я научу тебя, как делать их идеально круглыми…
Мы разговариваем. Обо всём. Кто-то из нас начинает предложение, а второй — подхватывает. Но болтаю в основном я. Просто не могу заставить себя замолчать. Кажется, что уже начинаю нести абсолютную чушь, но боюсь замолчать. Словно с этим молчанием растает всё то, что есть сейчас. Я затыкаюсь, только когда замечаю, что Снежинка уснула, вцепившись пальцами в мою рубашку. Я аккуратно вытаскиваю из-под её головы свою руку и осторожно встаю, поправляя одеяло. Пусть отдыхает. А мне ещё нужно позвонить папаше. Бесов Георгий попросил позвонить, как
