Исповедь странного человека (СИ)

сами оставались и погибали в тех проклятых афганских горах.

Это от них огребали уверенные в том, что всех купят «чехи».

Они всегда есть, рыцари, люди Чести. Они рядом с тобой, одиночки, странные люди. Они и есть стержень нашего подленького людского мирка, неудобные, слишком правильные, гонимые. Но упрямые в том, что делают все по совести, по ненаписанному кодексу, что живет в их сердцах. Не желающие славы, почестей, абсолютной власти, считающие самовосхваление недостойным себя.

Творцы, воины, поэты, художники… Они есть и будут, как их не высмеивают и не травят…

(неизвестный автор) Картины прошлого

Аня стояла на балконе, задумчиво глядя вдаль. На столе стояла, бутылка. С вином. Аня сказала, что сегодня подходит только вино. Я замер на пороге комнаты, держа в руке бокалы. Заходящее солнце очерчивало ее фигуру, казалось, что она такая… Неземная…

Дух захватывало… По телу пробежала дрожь, я, чуть дыша, смотрел на это чудо, не в силах сдвинутся с места, завороженный и изумленный. В груди сладко заныло и голова пошла кругом. На деревянных ногах, я зашел в комнату и слова сами слетели с губ:

Ты сон, ты краткое мгновенье Ты серой жизни, яркий миг Ты мне дана, за что, творенье? За что я заслужил, твой лик? Мои уста, грязны, убоги Чтоб твое имя говорить! За что, скажите же мне боги! Я заслужил, с богиней быть! Я брошу все, цветы, сонеты… Я брошу меч, к ее ногам! Лишь за одно мгновенье это. Улыбку… Я и жизнь отдам!

Это что, я что-ли?! Вслух?! Лицо загорелось, наливаясь кровью. Аня, удивленная обернулась. Лицо ее было растерянным.

— Это чьи? — тихо сказала она.

— Мои, — как в бреду, тихо, сипло, ответил я.

Она подошла, положила руки на плечи. Ее лицо было так близко, а глаза… в них была такая теплота. Она молча смотрела на меня, а по ее щекам вдруг покатились слезы.

— Хорошие стихи, — прошептала она. — И ты хороший. Мне еще никогда такого не говорили.

Наши губы встретились, мои веки сами поползли вниз. Ее тело близко-близко прижалось к моему.

— Почитай еще? — попросила она оторвавшись.

— Я не… могу…, - с трудом ответил я. Оказывается, все это время я не дышал.

Она лишь улыбнулась, сверкая своими черными глазами. Они как провалы, куда-то утягивали меня, я не мог оторваться.

— Можешь, — ее голос, казалось, входил прямо в мозг. — Ты можешь. Ради прекрасной дамы, рыцарь может все.

Когда она погасила свет? Когда налила вино? Тот вечер остался в моей памяти какими-то урывками. Помню, как она смотрит на меня, сквозь алое вино, а ее губы шепчут: «еще».

Я читал ей свои стихи. Они были многие корявы, многие не до конца. Не знаю, почему я это делал, я никому, никогда бы не признался, что пишу стихи, это просто была моя отдушина, когда мне было плохо. Они были лишь для меня и только для меня. Но она просила, а я не в силах был ей отказать. Как мы оказались на диване? Я очнулся оттого, что она целует мой живот, а рубашка уже расстегнута. На улице уже стояла ночь, ее глаза блестели в лунном свете. Она вновь прижалась к моим губам, лежа сверху.

— Только не вздумай в меня влюбляться, — прошептала она, отрываясь.

Она встала и потянула меня следом. Рубашка полетела на пол. Звякнула пряжка брюк. Рухнул от ее толчка обратно на диван, я совершенно голый. В неверном свете я увидел, как с ее плеч, скользнуло вниз серой тенью платье. В висках застучал пульс, а сердце вообще забыло о правильной работе. Она передернула плечами и освобожденная грудь предстала моему взору. Во рту пересохло, я тяжело дышал, как после изрядной пробежки. Она переступила ногами, стягивая вниз черную, кружевную ткань и замерла на мгновение, давая полюбоваться собой…

Скользнула по мне, каким-то уверенным, хищным движением. Провела языком от пупка до подбородка и буквально впилась в губы.

— Сегодня ты мой! — шепот, сверкнула в темноте улыбка, больше напоминающая оскал. — Ты в моей власти!..

День сегодняшний

Щелкнула дверь, вырывая меня из воспоминаний. В коридоре послышались голоса. Визгливый голос тетки, заставил поморщиться. Следом запищала ее дочь. Вот две пираньи. Поминки кончились. Хотя для них это скорее было, что-то вроде торжества. Они видимо увидели мою куртку, висящую на вешалке, и громкость разговора значительно снизилась.

— Ну что, ты поговоришь? — писклявый голос Светки.

Они вошли в комнату, и нерешительно замялись, увидев меня. Я вздохнул и повернул к ним голову.

— Жень, — неуверенно начала тетка.

Понятно, Светочке, наверно, пожить надо. После того, как я четко и недвусмысленно дал понять, что квартира им никак и никоим образом не светит, они заметно растерялись. А планы-то наверно уже, какие были…

— Тут такое дело. Вот Света…

— Нет, — оборвал я ее.

Она оторопела от такого резкого отказа. До сих пор не поняла, что-ли, что я терплю-то их с трудом? Гнилые люди.

— Но, ты понимаешь…, - вновь сделала она попытку.

— Нет, — повторил я, глядя уже в глаза.

Та совсем растерялась и поспешно переглянулась с дочерью. У той на лице четко прорисовалась маска, еле сдерживаемой злости. Это вам не с мамой разговаривать.

Эти хищницы, шакалихи, привыкли все получать. Но я хищник побольше и поопытнее.

— Но что же пустовать будет? — плаксиво протянула тетка. — А Свете жить негде.

Ага, этап второй. Слезы. На многих мужчин действует этот приемчик безотказно. Сам сколько раз попадал. Ненависть полыхнула с новой силой, и мой ответ уже больше походил на рычание:

— Нет, я сказал!

Лицо Светы полыхнуло алым, но она опять сдержалась. Ничего, сейчас дожмем, скажете то, что мне надо.

— Ну, зачем ты так, — заканючила тетка. — Мы ведь не чужие. Если хочешь, можешь сдавать ее нам. Мы заплатим.

Ага. Первые два месяца. А потом: «Ты понимаешь, с деньгами трудно. Можно я потом отдам?».

— Нет. Я сдавать квартиру не буду. Мне деньги нужны. Кредит за свою платить, — отрезал я.

Их