…Под теплой водой отозвались жжением рассеченная бровь, губа, и содранные при падении ладони. Руки еще слегка дрожали, и это почему-то привело его в бешенство.
Почему, собственно, он считал, что Сергей относится к нему как-то по другому, чем остальные?
Женя вспоминал. Да, наедине он вел себя нормально. Но стоило появиться кому-то, и он в лучшем случае замолкал. Память беспощадно вытаскивала картины школьных будней.
Когда его закрыли в кладовке, в кабинете физики и исчеркали тетради всякими обзывательствами, он, где был, этот «дрюг Сережа»? Гоготал вместе со всеми. И шутил он больнее всего, так как знал больше. А прошлым летом, когда их класс ремонтировал спортзал, кто красил стену в раздевалке? Женя и Сергей, а точнее один Женя.
Как контрольная, то Сережа сразу за его парту. Обычно, кто сидел со мной? Никто. Зачем сидеть с тем, кого считают…
Да лохом считают, что себе-то врать!
Из глаз полились слезы. В сердце горела обида. Скрипя зубами, он отстирывал от грязи джинсовку, а в глазах стояла мутная пелена. Пролетали перед взором школьные годы, череда унижений, злых шуток, презрительных смешков.
«Марков — ботан», — как точка, пролетела строка из Светкиного дневника.
В горле стоял тугой комок. Вывешав куртку на балконе, он оперся на перила. Разгорался во всю день. Прошло часа три, как Аня ушла, а кажется так давно, как в другой жизни. Он замер вдруг.
В другой жизни.
Той жизни. Больше ему не надо шагать по осени в школу, и не будет больше ныть в груди утром второго сентября. Вчера он сдал русский в техникуме. Точнее вчера он узнал результат экзамена и увидел, что зачислен.
В душе как-то просветлело. Он больше не увидит своих одноклассников. Женя Марков, ботан и лох, сегодня умер. УМЕР.
Обида, сжимавшая горло, вдруг отпустила. Впереди август, потом техникум. Новая жизнь. И пусть эта сволочь Сережа, сука, идет на хрен. Он уже в прошлом. А кто мне куртку порвал? Никто, сам упал. Неудачно. Судьба, блин. Но я, без рук что-ли? Зашью.
Он обернулся в комнату. На столе лежало несколько книг по математике и русскому, листки, исписанные его не очень хорошим почерком. Как готовился к экзаменам, так и лежит все. «Убрать, все убрать», — толкнулась мысль, а ноги уже несли в комнату.
Так он еще наверно никогда не работал. Задавив чувство жалости, он сгребал и убирал в коробки все, что напоминало о школе. Старые тетради, пару грамот, ручки, линейки. Даже карандаши цветные, лежавшие в столе класса с третьего. Без отдыха и раздумий, в каком-то, как-будто в припадке, он маниакально стирал все признаки прошлого. Когда усталость все же начала брать свое, часы показывали уже пятый час вечера.
Комната казалась как будто нежилой, никаких признаков, что тут кто-то живет. Устало, бросив на кухне в угол тряпку, он вышел вновь на балкон. Казалось, вместе с его комнатой изменился весь мир вокруг. Как-будто он уезжал надолго и все хоть и также, как раньше, но кое-что изменилось…
Щелкнула входная дверь, в коридоре послышались шаги. На столик у зеркала звякнула связка ключей. Мама.
— Ты дома? — послышался родной голос.
— Да, мам, — ответил я.
Она вошла в его комнату и замерла.
— Я тут немного прибрался, — пояснил я изменение в обстановке.
— Я вижу. Кровать переставил? — огляделась она.
— Ага, к окну поближе.
— И диван. Как ты его сдвинул? — удивилась мама.
Улыбнувшись, я пожал плечами.
— Молодец, — она помолчала, немного удивленная. — Ты голодный?
При этом вопросе желудок, напуганный днем, сбесившимся мозгом, голодным зверем кинулся на ребра.
— Ага. Очень! — закивал я.
— Я сейчас что-нибудь сделаю.
Тут она обратила внимание на мое лицо.
— Ой, что с тобой?! — ее глаза округлились.
— Да так, упал я тут на лесенке, — попытался играть я крутого мэна.
— Как? — она решительно двинулась ко мне.
— Ну шнурок развязался, я и полетел, — ответил я, чувствуя, что начинаю краснеть.
— Как ты так, а? Совсем оставить нельзя, — мама всплеснула руками и подойдя ближе, взялась руками за лицо, осматривая.
— Я куртку еще немного порвал, — повинился я вслед.
— Ладно с курткой. Ушибся сильно? — она с тревогой смотрела в глаза.
— Да нет. Ступенек — то немного было, — слегка пошутил.
— Ну как ты так? — покачала она головой.
— Да ладно, мам. С кем не бывает. Пойдем лучше поедим, а? — кивнул я в сторону кухни.
— Ну, пойдем, — мама тяжело вздохнула. — Сильно больно?
— Уже нет. Больше обидно, — улыбка, чтобы развеять сомнения.
Мама покачала головой…
День сегодняшнийКак это давно было. Дайте-ка подумать. Пятнадцать лет! Упаковка из-под презерватива хрустнула в кулаке. Сейчас это все вызывает лишь грустную улыбку.
Вот уже и мамы нет, а он до сих пор помнит ту тревогу в глазах, при виде его побитого лица.
Под ногой привычно скрипнула доска, когда он пошел на балкон. Перила облупились, железо покрылось пятнами ржавчины. Доски настила кое-где сгнили до трухи, и ощутимо прогибались под ногами.
Давно не виденный, но знакомый до боли пейзаж. Вот лавочка стоит, сломанная уже. На нее он вставал, и встречал маму, когда она возвращалась с работы.
Она выходила из магазина на углу, шла медленно к дому, а он махал ей с балкона. Она улыбалась и притворно строго махала ему пальцем. Потом он посчитал, что уже взрослый и встречать перестал. Н-да.
Потом, лет в двадцать, он пришел в гости, но мамы еще не было. Он встал на балконе, и увидев ее, бредущую из магазина, как в детстве принялся размахивать руками.
Жаль, что такие идеи приходили в его голову редко. Как осветилось ее лицо, казалось, что улыбка раскрасила этот пасмурный, осенний день.
Потом они пили чай, а она сидела, оперев подбородок о ладонь, и пока он ел,
