— За что выпьем, Андрюша?
— За Победу, Дима… Какой бы ценой нам ни досталась.
— За нашу Победу…
Они тихонько чокнулись. Коньяк моряки пьют залпом.
Корнев подвинул блюдечки с лимоном и красной рыбой, молча разлил по второй.
— За всех моряков, Дима, кто сейчас в море и кто на суше.
Адмирал выпил до дна, закусил ломтиком семги. Традиция эта придумана не им. И не ему нарушать. Разлив третий раз, Корнев отодвинул графинчик.
— За тех, кого с нами больше нет… За тех, кого мы помним, и тех, кого не знаем… За моряков, отдавших жизни за Родину. И Победу… Которая была и которые будут.
— За наших товарищей…
— Не чокаясь, адмирал…
Они выпили стоя, помолчали каждый о своем. Первым нарушил тишину Алдонин.
— Как живешь, Дима? — спросил он, жуя дольку лимона.
— Не жалуюсь… Пенсии хватает, силы при мне…
— Прошу разрешения, товарищ капитан 1 ранга, личный вопрос…
— Адмиралы разрешения не спрашивают, Андрюша…
— Ты Алешку в записку поминальную вписываешь?
Корнев отставил рюмку. Оперся рукой о стол, сидел молча.
— Не смог… — наконец ответил он. — Сколько раз пытался, рука не поднимается.
— Двадцать пять лет прошло…
— Насколько помню… — Корнев прямо смотрел на Алдонина. — Мне сообщили, что при выполнении особого задания Алеша пропал без вести. Так?
Алдонин кивнул.
— Тело не нашли?
Адмирал промолчал.
— Задание выполнялось на море?
— Дима, ты знаешь, я не имею права об этом говорить.
— Будем считать, что на суше. Только море не отдает тела. Если моряк пропал без вести на суше, его нельзя заносить в списки безвозвратных потерь. И поминать за упокой нельзя. Я считаю так. У тебя появились новые сведения?
— Нет новых сведений Дима. Мы ничего не знаем. Хотя я не имею права это тебе говорить.
— Женушка моя пятнадцать лет Алешку ждала, верила, что он жив. Так и ушла. Ее веру предать не могу. До последнего вздоха буду верить, что сын не погиб.
— Я тоже хочу в это верить, — сказал Алдонин. — Только трудно. За столько лет никакой весточки?
Корнев покачал головой.
— Ни одной открытии из какой-нибудь далекой страны? Ни письма от забытого родственника за рубежом?
— Ничего…
Адмирал это знал. Первые десять лет семья Корнева находилась под жестким контролем. Вся переписка, все контакты проверялись Особым отделом. Только говорить об этом Алдонин не имел права.
— Все равно не верю, — сказал Корнев. — Мой единственный сын, моя гордость… Как человек может бесследно пропасть на суше, Андрей? Он ведь не робкого десятка, не беспомощный малыш?
Алдонин заметил, что отец не говорит о своем сыне в прошедшем времени.
— К сожалению, вариантов много. Сам понимаешь: особое задание…
— Понимаю… Он офицер. Он дал присягу. Должен выполнить любой приказ. Если надо — отдать жизнь. Он моряк. Я к этому готов… Но только не пропасть без вести… — Корнев стукнул по столу кулаком. Кулак был крепким, как канат. — Когда в девяностом прощался с Лешкой, знал, что это надолго: десять лет, может быть, пятнадцать, вопросы задавать нельзя, ничего знать нельзя, все понимаю — такая служба. Мать его обманул, сказал, что в дальнее плавание, автономка на три года… Но двадцать пять лет… Вся жизнь… У меня невестки нет, чтобы его оплакала… Даже внуков у меня нет… Как же так, Андрюша?
— Такая служба, Дима. Ее не выбирают. Он мог отказаться… Сейчас бы командовал эсминцем на Балтике, ходил в Средиземное… У него была бы семья, у тебя внуки… Случилось по-другому. Никто этого не хотел. Я — в первую очередь. Русским морякам не привыкать жертвовать всем… Ты знаешь не хуже меня.
— Знаю, но не могу смириться…
Алдонин встал.
— Прости, Дима, что начал этот разговор. У меня к тебе одна просьба: не теряй веру, держись за нее до последнего. С наступившим праздником Победы тебя. Держись, друг.
Они обнялись крепко, как последний раз.
Корнев проводил адмирала, просил не забывать и заглядывать, когда захочет. Запер дверь и вернулся в гостиную. Подошел к стене и снял фотографию в рамке, на которой улыбался молодой красивый парень в тельняшке. Волосы его были мокрыми, он победно поднял весло. Отец коснулся пальцем лица, которое помнил по этому снимку.
— Алешка… Родной мой… Я верю…
От резкой боли Дмитрий Петрович сморщился, согнулся и упал на ковер. Рамку прижимал к груди. Сил хватило доползти до домашнего телефона, дернуть аппарат к себе и вызвать «Скорую». Он еще смог добраться в прихожую, подтянуться и открыть замок. И остался ждать между дверями. Не выпустив фотографию из рук.
28
10 мая, вторник
Будапешт, проспект Андраши
Сувенирный магазин
14.49 (GMT+1)
Туристы хватали товар, как голодные крокодилы. В бумажные пакеты прятались расписные тарелки, вазочки, глиняные игрушки, фаянсовые рамки для фотографий, кольца для салфеток с яркими цветами, подставки для яиц и прочие сувениры с национальным венгерским орнаментом. Карлос терпеливо ждал, пока толпа счастливых людей перетечет в автобус и отчалит.
Хозяин большого сувенирного магазина Янош устало вздохнул. Полгода он сам и его мастера лепили, вертели из глины и разрисовывали любимые туристами предметы народного промысла, чтобы продать все с мая по сентябрь. Карлос подошел к хозяину. Они были знакомы.
— Дела идут неплохо, не так ли, Янош?
Мастер вытер лоб.
— Слава Богу, не жалуюсь… Впереди лето, а у меня уже голова кругом идет…
— Зачем самому стоять за прилавком?
— Да я бы от гончарного круга на шаг не отошел… Все жена, — Янош крякнул, как заговорщик. — Говорит: у тебя такой вид, что покупатели сами деньги в руки суют. Еще фотографироваться просят, особенно японцы и китайцы. Обниматься лезут, палками с телефонами перед носом машут. Приходится терпеть…
Жена Яноша была права: гончар выглядел лучше любой рекламы. Отменный здоровяк, с кулаками, как обеденные тарелки, огромный кожаный
