Мы выехали из Вашингтона и добрались до кольцевой автострады. Из-за дождя и высокой влажности окна внутри запотевали, однако можно было рассмотреть и новые фонари, и камеры наблюдения, которые установили не так давно. Сейчас дорога была пустой, и только лучи наших фар пронзали темноту, а над городом застыло небольшое облако искусственного освещения.
– Я что, всегда на его стороне? Правда? – вслух размышляла я. – Клянусь, я ничего такого…
Толстяк быстро покосился в мою сторону, а потом снова сосредоточился на дороге.
– Дело не в выборе стороны. Прости, мне вообще не стоило этого говорить. Ты знаешь, как я себя веду, когда понижается сахар в крови. Это же Ли – он забавный, милый и одевается так, словно хочет всех обнять.
– Он очень часто носит фланелевые рубашки, – согласилась я. – Но и ты тоже такой. Не делай такое лицо, чтобы доказать, что я не права. Ты такой же.
– Мне так не кажется, – признался Толстяк. – Но мне всегда казалось, что вы от меня отличаетесь. И я это уважаю. Я никогда не был… Мне труднее открываться другим людям.
Капли дождя, стекающие по лобовому стеклу, вспыхивали в свете фар как падающие звезды.
По его словам получалось, будто одна дружба лучше или важнее другой. Это было не так. Они просто разные. Любовь всегда одна. Единственное различие в том, что Лиам потерял младшую сестру. А потом брата. И мне всегда казалось, будто он всегда хотел доказать себе, что сможет спасти хотя бы кого-то из нас.
– Я всегда понимала тебя, – сказала я Толстяку. – А ты всегда понимал меня.
Парень, сглотнув, повернулся ко мне. Всегда гиперответственный и самоотверженный, Толстяк взваливал на себя больше, чем другие. И сейчас, когда мы оказались только вдвоем, у меня заныло в груди. Я только сейчас заметила, как сильно он похудел – жесткая ткань костюма это скрывала, а лицо осунулось.
А еще я с отвращением отметила, что эгоистичная часть меня пребывает в таком восторге от предстоящей встречи с друзьями, что уже и забыла, благодаря кому это стало возможным. На какие ухищрения пришлось пойти Толстяку и Вайде, сколько всего предусмотреть, чтобы никто посторонний не подсмотрел их скрытые сообщения, не проследил за их приготовлениями.
Толстяк рисковал больше остальных. Если нас поймают или выследят, Вайда лишится статуса активного агента, а вот на Толстяка выльются ушаты грязи. Он окажется мошенником, который использовал свою должность в личных целях. Конгресс мог бы заявить, что Чарльз Меривезер сознательно ввел их в заблуждение, и Толстяк мог угодить в тюрьму за ложь под присягой. Совет Пси еще делал первые шаги и не пережил бы потерю своего идейного лидера.
– Ты в порядке? – спросила я.
– Конечно, – согласился он слишком быстро.
– Мы уже не в Вашингтоне, – напомнила я, – Никто не подслушивает.
– Правда, всe…
– Раньше ты мне никогда не врал, – сказала я, подставляя руки потоку горячего воздуха от печки, – так что и сейчас, пожалуйста, не начинай.
Толстяк вздохнул и провел по волосам ладонью. Обычно парень стригся коротко, но сейчас ему явно было не до этого.
– Всe это… сложно. Всe сложно. Мне жаль, что мы редко видимся, а когда встречаемся, я постоянно чем-то недоволен. Просто этому нет конца. Мы работаем. Но одни этому рады, а другие от того же самого впадают в бешенство. Мы пытаемся изменить мнение людей о нас, а они еще больше убеждаются в собственной правоте, потому что не любят, когда их заставляют увидеть свои ошибки. Я пытаюсь убедить всех и каждого в том, что существует Совет, и мы учитываем абсолютно всe, но нам постоянно приходится подчинять наши первоначальные цели намерениям правительства. Это сводит с ума, и эти ужасные люди, которых постоянно показывают в новостях, со своими отвратительными плакатами, или те другие, которые убили мальчика-«пси» в Калифорнии и утверждали, что это была самозащита, всe это… никогда не прекращается. Если бы мы добились хотя бы какого-то прогресса насчет выплаты компенсаций…
Судебная система уже отвергла несколько гражданских исков, поданных против правительства семьями, в которых дети погибли из-за ОЮИН или выжили, но оказались в лагерях. Каждый раз судьи озвучивали одни и те же причины. Администрация и корпорация «Леда» провели тестирование в разумных объемах, чтобы убедиться в безопасности вещества «Амброзия». Правительство намеревалось добавить этот препарат в систему водоснабжения, чтобы предотвратить биологический терроризм. Принимая во внимание наши сверхспособности и опасение, что ОЮИН может оказаться заразным, на тот момент у правительства были причины видеть в нас неминуемую угрозу.
Президент Круз вела тайные переговоры, чтобы добиться компромиссного соглашения, но до момента, когда мы получим хоть какой-то результат, могли пройти годы. События затронули почти каждую семью в США, а страна никак не могла выбраться из долгов и погружалась в еще большую депрессию. Так что на выплаты попросту не было денег.
От имени администрации Грея были озвучены официальные извинения за невмешательство в ситуацию. По крайней мере, это было уже что-то. Но когда Толстяк представил смету на обустройство в здании парламента мемориального зала, спикер запретил эти расходы, объяснив, что народу «нужно время осмыслить трагедию, и после этого он сможет надлежащим образом оплакать ее».
– Толстяк, – начала я и потянулась к нему, чтобы пожать его руку. За все время, что мы путешествовали вместе, я никогда не видела его в таком состоянии. – Почему ты ничего не говорил?
– Потому что знал, на что я иду. – Парень покачал головой. – Эй, послушай-ка меня. Прости, Зу. На самом деле не всe так плохо. Я просто расстроен. Я пытаюсь напомнить себе, что делаю хорошее дело, даже если приходится тяжело. Через год вспомню весь этот кошмар и посмеюсь над собой.
Всe может стать лучше и станет лучше. Я верила в это всем сердцем. Но моему другу была нужна помощь. Мы нужны ему, чтобы снять часть груза с его плеч.
– Думаю, за такой оптимизм Руби выгонит тебя из Команды Реальность, – весело сказала я.
– Я устал от этой Команды, – подавленно ответил Толстяк, прибавив скорость и пролетая мимо рабочих, ремонтировавших асфальт на другой стороне. – Надоела
