Лицо человека, сидевшего за столом, было скрыто от нас газетой New York Times. Рядом с ним стояли кофейник и чашка. Наконец, он закрыл газету, аккуратно сложил ее пополам и посмотрел на стоящий перед ним кофейник.
Кофе. Пока он наливал его в чашку, кофейный аромат заполнил сад, смешиваясь со сладким запахом роз.
Меня окатило ледяной волной, и я застыла на месте.
Он снова выглядел собой – не как тогда, в отеле, когда мы виделись в последний раз, но как при первой встрече, в Ист-Ривере. Темные волосы снова отросли, и он немного поправился – то ли с возрастом, то ли благодаря материнской заботе. Он больше не выглядел худым, изможденным от голода, подобно большинству из нас в то ужасное время. Он выглядел сильным. Застегнутая на все пуговицы рубашка, брюки с отутюженными складками, стильные темные очки, скрывающие глаза – все это было в его духе.
Это было неправильно. Все это было неправильно. Он этого не заслужил – сидеть здесь и выглядеть таким здоровым – таким довольным. После всего, что он сделал, после того, столько людей погибло за него – из-за него, он наслаждался этим беззаботным уютным счастьем.
Словно прочитав мои мысли, он поднял взгляд и улыбнулся.
– Привет, – сказал Клэнси и поставил чашку на блюдце. – Руби предупреждала, что ты придешь.
Когда я впервые встретилась с Клэнси, это казалось прекрасным сном. В те времена никто из нас не знал, как тщательно он выстраивает жизнь в Ист-Ривере. Как управляет детьми, включая и нас четверых, словно мы были нотами в огромной симфонии хаоса, которой он тайно дирижировал, используя свой мозг. Мы были обессилевшими, голодными и отчаянно мечтали хотя бы на несколько минут оказаться в безопасности. Клэнси буквально встретил нас с распростертыми объятиями, расплываясь в своей идеальной улыбке, демонстрируя прямые и ровные зубы. Всe в нем было идеально.
Дети в Ист-Ривере буквально поклонялись ему. Он об этом позаботился. Конечно, это было частью его способностей: Клэнси мог точно определить, что именно нужно каждому конкретному человеку, что именно он хотел больше всего – и дать именно это. Мысль просто появлялась в твоем сознании, и ты принимал ее за свою собственную. И если ты все же вдруг обнаруживал, как Клэнси за тобой наблюдает, твоим первым побуждением было упрекнуть самого себя за то, что ты – плохой друг для человека, который стольким тебя одарил. В конце концов, другие восхищались им и уважали его – значит, это с тобой что-то не так, раз у тебя к нему какие-то претензии.
Но в его глазах было что-то странное. Они казались холодными как ледышки, и когда Клэнси сбрасывал маску, ты чувствовал, как этот лед пронизывает тебя насквозь.
Даже сейчас, лишенный своих способностей или памяти о тех годах, когда он был чудовищем, Клэнси, казалось, не принадлежал этому миру. Будто ему чего-то не хватало. Нас всех лишили того, чем мы могли бы стать. Может, и его тоже? А может, этого никогда у него и не было.
Он опустил очки и взглянул на меня. Я сделала шаг вперед, чувствуя нарастающую растерянность с каждым ударом ускорившегося, оглушительного пульса. Было так несправедливо: ненавидеть его до отвращения, презирать за боль, которую он причинил твоим друзьям, и в то же время настолько сильно его бояться, чтобы, увидев, испытывать только одно желание: бежать отсюда прочь.
«Ты здесь ради Руби,-напомнила я себе, сжимая руки за спиной. – Спроси его и уходи».
По моим пальцам пробежало статическое электричество и разрядилось с громким щелчком, когда Роман коснулся моей руки.
– Ах, – сказал Клэнси и снова посмотрел на свою тарелку. Его голос отчасти утратил прежнюю властность, но это по-прежнему был расслабленный и спокойный голос человека, которому от рождения досталось слишком много денег и привилегий. – Догадываюсь, что мы знакомы. Хм, Руби упоминала, что вы двое были друзьями, но она никогда не говорила, что мы с тобой встречались. Она сказала, что мне нужно быть терпеливым с другими. Люди должны понять, что не нужно переживать, если вдруг они скажут что-то не то.
– Теперь Руби дает тебе советы? – спросила я.
Он сделал еще глоток.
– Да. У нее хорошо получается. Даже моя мама ее слушается. Ой, как невежливо получилось – ты не хочешь кофе? Я могу принести из дома еще чашки.
Пусть еще несколько минут назад мой живот и сводило от голода, сейчас я вряд ли была в состоянии хоть что-то проглотить. Я покачала головой.
– Мы не голодны, – сказал ему Роман.
– Что ж, по крайней мере, присядьте, – предложил Клэнси. – Или стойте, если вы торопитесь – я не против.
И это тоже не изменилось: он по-прежнему слишком много говорил.
Роман посмотрел на меня, ожидая каких-то подсказок. Глубоко вдохнув, я кивнула и поставила стул прямо напротив Клэнси. Роман, положив руку на спинку стула, прикрывал меня со спины. Костяшки его пальцев касались моего плеча – и это успокаивало, пусть даже мои нервы искрились от напряжения.
Сложив руки на груди, я откинулась назад.
– Ты меня узнал? Ты знаешь, кто я?
– Из новостей, – пояснил Клэнси и еще раз пристально взглянул на меня. – О тебе говорят хорошее и плохое. Предполагаю, что плохое – неправда.
– Неправда, – подтвердила я. – Но твои охранники, возможно, не так быстро мне поверят.
– Охранники? – повторил Клэнси, наклонив голову набок. – Нет, один – это помощник моей мамы, а второй – ее водитель. Зачем нам вообще охрана?
– Потому что вы… – Вот черт.
– Известны, – закончил Роман.
Услышав это слово, Клэнси рассмеялся, а у меня по коже побежали мурашки.
– Наверное? Первый задокументированный случай потери памяти в результате применения процедуры сойдет за известность. К маме часто приходят коллеги, чтобы провести какие-то тесты и проверить, не изменилось ли что-нибудь.
Я прикусила губу, стиснула руки на коленях. Нужно быть осторожной. Мама сконструировала для него новую личность. Он не помнил ничего о своей прошлой жизни, кроме того, что Лилиан – его мать. Ничего
