«А ведь я дружила с ней, — нервозно подумала Асената, вспоминая ту девочку — скромную, но с дикими глазами, принятую в сестринство вместе с ней. — Ну, или что–то вроде того».
Дальний конец комнаты занимал массивный стол, расположенный под стрельчатым окном с красными стеклами. Там сидела женщина, которая, как и сама комната, ничуть не изменилась за минувшие годы. Она держалась прямо и неподвижно, ее руки с шишковатыми пальцами лежали на поверхности стола, словно гигантские пауки, а длинные ногти поблескивали сталью. Исхудалое тело старухи окутывали алые одеяния с вышитым символом ее ордена — свечой, обвитой двойной спиралью, — увешанные разнообразными скальпелями, щипцами и маленькими молоточками. Голову ее венчал вытянутый назад апостольник, завязанный под подбородком. Он наподобие бинта стягивал лицо, изрезанное глубокими морщинами.
Палатина–хирургеон Акаиси Бхатори еще тридцать лет назад выглядела как мумифицированный труп, и всеобщий распад до сих пор ее не затронул. Ее кожу покрывала белая пудра, а строго сжатые губы, пронзенные шпильками из красного стекла, — черная помада. Она происходила из коренных витарнцев, но глаза, способные указать на ее принадлежность к народу икирю, давно заменила вычурная аугментика. Зубчатые бронзовые кольца, обрамлявшие линзы, провернулись со щелчком, и взгляд Бхатори сфокусировался на Асенате.
— Сестра Гиад, — произнесла женщина. Ее иссушенный голос усиливался речевым имплантом в глотке. — Ты заставила себя ждать.
— Прошу извинить, почтенная палатина, но я не могла бросить своих пациентов. Уверена, вы меня понимаете. — Бхатори не удостоила ее ответом, поэтому Асената торопливо продолжила: — Позвольте выразить благодарность за все, что вы для нас сделали.
— Есть претензии к условиям содержания?
— Они выше всяких похвал, ваша милость.
— Первичное обследование назначено на завтра, — заявила Бхатори. — Я лично за ним прослежу.
— Это честь для нас, палатина, — ответила Асената, скрыв тревогу. — Никому не сравниться с вами в познаниях.
— Я изучила направленные тобою отчеты, сестра. Мне интересна этиология данного недуга. Ты считаешь, что он чужеродного происхождения?
— По моему мнению, это самая вероятная причина.
— И ты уверена, что риск его распространения незначителен?
— Опасность минимальна, — сказала Асената, подражая деловому тону палатины. — Заражение возможно в случае контакта с патогеном в тканях пациента, но стандартных мер предосторожности вполне достаточно.
— Приемлемо. Досадно, что вы сожгли тех, кто умер в пути. Полное вскрытие дало бы нам лучшее понимание особенностей болезни. Когда ожидается ближайший летальный исход?
— Извините, палатина?
— Меня устроит примерный срок.
— Я не рассматривала такую возможность. — Асената нахмурилась. — Я верю, что нам удастся предотвратить дальнейшие смерти.
— Крайне маловероятно. — Погрузившись в размышления, Бхатори побарабанила по столу металлическими кончиками пальцев. Затем ее оптические имплантаты щелкнули, а внимание снова вернулось к Асенате. — Ты разочаровала меня, сестра Гиад.
— Ваша милость?
— Ты все так же позволяешь своим чувствам брать верх над разумом.
— Но я же не техножрец с шестеренками вместо сердца. — Асената все больше нервничала. — Я считаю…
— Нет, ты рукоположенный госпитальер ордена Адепта Сороритас. Твоя служба — сохранение жизни подданных Бога–Императора. И она требует от тебя мириться с потерями. — Ногти Бхатори со скрежетом сомкнулись, словно пять пар ножниц. — Мы не можем спасти всех, сестра. Стремиться к этому — значит тешить гордыню. Наша реальность — война, и не важно, ведется она оружием, пером или скальпелем. Всегда есть издержки.
«И тебя это полностью устраивает, не так ли?» — с горечью подумала Асената. Неужели она думала, что этого спора удастся избежать?
— Я…
— За время пребывания в Сакрасте–Вермилионе ты продемонстрировала значительную предрасположенность к искусству медике, — продолжила Бхатори. — Я значительно вложилась в твое развитие, а ты пренебрегла этим ради пути воительницы.
«Чтобы сбежать от тебя!»
— Меня порадовала весть, что ты вернулась к своему предназначению, сестра Гиад, но твои взгляды остаются прискорбно узкими.
— Верования моего нового ордена отличаются от ваших, палатина. — Теперь Асената старалась сдержать гнев. Она поступила бы безрассудно, поссорившись с этой злобной старухой, от расположения которой зависели жизни абордажников. — Но я признаю свою неправоту и готова учиться.
Она покаянно склонила голову, ненавидя себя за такой жест.
— Принимается с испытательным сроком, — рассудила Бхатори. — Ты свободна, сестра.
Асената задержалась на пороге:
— При всем уважении, я обязана узнать о судьбе сержанта–абордажника Фейзта. Его не привезли в отделение к другим моим подопечным.
— Его действия во время вашего плавания пробудили во мне любопытство. Я направила его в Реформаториум с целью провести полное обследование.
«Реформаториум…»
Гиад резко побледнела, вспомнив о пропитанных болью камерах в подвале Сакрасты.
— Но за этих людей ответственна я, — возразила Асената.
— Уже нет, сестра, — ответила Бхатори. — Ты можешь идти.
«Почему я привезла их к ней?» — спросила себя Гиад, выходя из комнаты.
«Потому что она была мертва, — пришел ответ, — и я ожидала встретить здесь палатину Шилону».
Бессмыслица какая–то. У нее не имелось никаких причин считать, что Бхатори умерла.
«Потому что эти причины украли… развоплотили!»
Асената попыталась ухватиться за хвост своей интуиции, но та ускользнула, как порыв ветра.
— Поругание, — выдохнула Гиад, вспомнив предупреждение Ионы. В мире не осталось ничего нетронутого.
III
Иона сидел в своей комнате. Склонившись над столом, он пристально смотрел на пустую страницу, одну из последних в томе. Она сопротивлялась. Перо Тайта раздраженно зависло над бумагой, словно хищная птица, которая ищет жертву, — жаждет схватить добычу, но теряется перед богатым выбором. Слишком много путей и перемен можно связать, слишком много узлов из надежд, страхов, любви и ненависти можно развязать.
«Да и на кону стоит слишком многое», — лихорадочно подумал Иона.
С недовольным вздохом он всадил перо в ладонь левой руки. Острие пронзило кожу до крови, но Тайт ощутил лишь тупую ломоту. Он снова проткнул плоть, хотя прекрасно осознавал, что ничего не изменится, и ненавидел определенность этого знания.
Ненавидел себя за потребность знать, что…
— Это проклятие души, Трехглазый, — произносит карлица–недочеловек, закончив исследовать вечно онемелое тело Ионы. — Но проклятие только потому, что тебе мозгов не хватает разобраться в нем, и кишка тонка, чтобы его использовать.
— Я хорошо разбираюсь в
